Хотя по щекам текли, казалось бы, веселые слезы, в голове теснились вовсе невеселые мысли об аборигенах. О том, как их травили ядами; безжалостно истребляли; словно скот, загоняли в резервации; притесняли, унижали — теми же «антропологическими» обмерами черепа — и наконец бросили вымирать в поселениях, оставив в утешение лишь самодельное дешевое вино. Сейчас передо мной благородного пожилого человека, который сумел с честью пройти через тяготы и испытания, пытались унизить те, кто не стоил его мизинца. Что ж, он преподал хороший урок, изобразив пародию на доступный их пониманию образ аборигена, и после этого от всего сердца смеялся над происшедшим.
Я распрощалась с мистером Эдди в Уорбертоне, но считаю три недели, проведенные с ним, самыми поучительными и приятными за все путешествие. Мы прошли вместе двести миль, и за это время маленький старичок с «говорящими руками» не только научил меня распознавать редких, обитателей пустыни и растения, но и показал, что значит быть человеком. Я заранее договорилась, что в Уорбертоне для мистера Эдди приготовят мой скромный подарок — ружье, и очень рада, что он остался доволен им».
Теперь впереди лежала наиболее трудная часть маршрута — 350 миль через пустыню Гибсона, по печально знаменитой дороге «Пушечного ствола», которая получила это имя отнюдь не за свою гладкость.
«За две недели мы влезли в «Пушечный ствол» на 220 миль, и тут он наконец-то выпалил. Утро в этот день ничем не отличалось от других, кроме разве висевших на горизонте туч. «Не иначе, будет дождь», — подумала я и опять закрыла глаза. Не знаю, сколько я продремала. Во всяком случае, когда встала, то почувствовала, что обстановка изменилась. Исчезли тучи, солнце начинало припекать, обещая хороший день. Тем не менее на душе сделалось как-то неспокойно. «В чем дело?» — попыталась я найти первопричину внезапного гнетущего чувства и вдруг с ужасом осознала, что не слышу привычного позвякивания колокольчиков верблюдов.
Возле лагеря лежал лишь Дуки, у которого так треснуло копыто, что он едва брел весь предыдущий день. Баб, Зулейка и маленький Голиаф исчезли. Мной овладела паника: что я буду делать дальше посреди пустыни с верблюдом-инвалидом?
К счастью, вспомнились наставления Солли Мохамета: «Если в пути случится непредвиденная беда, не теряй головы. Свари чай, сядь и спокойно все обдумай».
Обжигаясь кипятком, я попыталась привести в порядок свои мысли:
«Тебе предстоит пройти сотню миль до ближайшего места, где могут быть люди. Два вьючных верблюда пропали. У оставшегося, Дуки, в копыте такая трещина, что туда можно засунуть голову. Воды Хватит только на шесть дней. Ты потянула мышцы и едва можешь идти».
Хотя столь трезвые соображения и привели меня немного в себя, остальное происходило словно в тумане. До сих пор не помню, как мне удалось поймать, привести в лагерь и навьючить сбежавших верблюдов. Я вышла в путь, больше полагаясь на везение, чем на трезвый расчет.
Увы, на этом неприятности не кончились. На скотоводческой ферме Карнеги, находившейся у самого конца «Пушечного ствола», меня ожидал очередной неприятный сюрприз: из-за жесточайшей засухи она была покинута, и о пополнении запасов, как я планировала, нечего было и думать. Оставалось шагать еще 75 миль до Глиндейла и надеяться на лучшее. А пока пришлось перейти на собачьи галеты. Если последние дни Диггити питалась только ими и не протянула ноги, значит, и я смогу какое-то время продержаться на этом рационе.
Кстати, о Диггити. Не представляю, что бы я без нее делала. За время пути она стала моим преданным и любящим другом. Я не переставала удивляться ее выносливости: ведь за день Диггити пробегала не меньше пятидесяти миль и все-таки по вечерам неизменно сопровождала Меня во время прогулок. Эта черная, как уголь, собака обладала изумительным чувством направления и не раз, случалось, выводила хозяйку к лагерю наикратчайшим путем, когда та окончательно запутывалась среди одинаковых барханов. Трудно сказать, когда она умудрялась отдыхать, ибо добровольно взяла еще на себя обязанность охранять меня во время сна от всяких многоножек и змей...
Когда мы достигли Глиндейла, наш караван являл собой жалкое зрелище. Отощавшие до предела верблюды едва дышали, понуро опустив гордые головы. Да и от меня остались лишь кожа да кости».
Тут состоялось знакомство Робины с семьей Уордов. Они категорически заявили, что раньше чем через неделю никуда ее не отпустят. «Эти добрые, щедрые люди окружили нас исключительной заботой и вниманием, хотя им самим было ой как нелегко, — вспоминает Дэвидсон. — Их скотоводческая ферма у западной границы пустыни обеспечивалась водой из артезианских скважин, не считая случайных дождей, но засуха поставила ее ни грань катастрофы. На выжженных солнцем пастбищах валялись павшие коровы, а еще стоявшие на ногах походили на скелеты. Мне приходилось видеть, как обезумевшие от голода животные пытались грызть стволы засохших деревьев. Тем не менее я ни разу не слышала от Уордов жалоб на постигшее их несчастье. Больше того, по мере возможности они постарались подкормить моих верблюдов; своему скоту они уже помочь не могли».