— Генрих, что касается дерева, здесь все ясно, — решился я на вопрос. — А к чему у вас глиняные кувшины, медные тазы, ткани?.. Музей-то — резьбы...
— Э-э! — всплеснул руками Солахян, как будто я не уловил самого главного. — Это же корни наши! Что было бы с деревянной резьбой, если бы не поддерживали ее, не переплетались с ней традиции других ремесел?! Дух народного творчества — вот что мы возрождаем здесь, стремимся вернуть людям древнее искусство, и поэтому этнографический уголок нам крайне необходим. Смотрите: эти тканые ковры, «карпеты», уже довольно «пожилые» — им век, а то и два — и все равно смотрятся как новенькие. Вон тот крестообразный плат называется «мафраж» — в такие раньше заворачивали постельные принадлежности. Вязаные солонки-мешочки вы вряд ли где сыщете, кроме Армении. Там «карас», глиняный сосуд для вина, который вкапывают в землю; рядом — каменная маслобойка, ступки, медные жаровни... А вот здесь, в центре, типичные армянские керамические солонки.
— Как?! — вскричал я. — Эти огромные кувшины с зияющими отверстиями, эти бочкообразные истуканы — солонки?
— Так. Только не кувшины и не истуканы, а стилизованные женские фигуры. Это редчайшие экземпляры антропоморфных изделий. Символическое изображение женщины, под грудью — отверстие, в утробе — соль. О том, чем была соль для древних, вам, должно быть, известно. Во-первых, драгоценный продукт. Во-вторых, асептик: армяне посыпали новорожденных солью. В-третьих, атрибут религиозных обрядов: крестили тоже солью. Вот и получается, что форма солонки — это своего рода выражение народной философии, святого отношения к матери: нутро женщины дарует жизнь...
Генрих Солахян поднимается со скамьи, на которой мы сидим, снимает со стены коробку темного дерева, из которой торчат разноцветные ложки, и передает мне.
— Практичность, вообще говоря, всегда свойственна традиционному ремеслу — будь то изготовление солонок или, например, ложечниц. Я называю это неформальностью народного искусства. Из рук сельского мастера принципиально не мог выйти бесполезный предмет, но деревенские кустари ревностно относились и к форме, наделяли ее мудрым смыслом. Вот ложечница. Во-первых, удобно: где еще держать домашние «нестандартные» деревянные ложки? Во-вторых, торжественно: так и должно относиться к утвари, переходящей от деда к внуку, от матери — к дочери. А теперь приглядитесь: на задней стенке — изображение граната, сам короб — «гранат», ложки — «зерна». Интереснейшая завязывается цепочка символов: пища — жизнь — рождение (из зерна — росток) — связь поколений. Представляете, как вкусно нужно относиться к жизни, чтобы в простейшем хозяйственном ящике увидеть такое!..
В музей иногда вместе с посетителями заходят друзья Генриха — художники. В один из таких моментов, когда Генрих отвлекся, Ира Цатурян, все еще работая над карпетом, тихо сказала нам о том, о чем сам директор, видимо, считает неловким говорить. Например, зная, что Солахян — резчик, я так и не смог выудить у него, где же висят в музее его работы, чем конкретно он занимается.
— Я администратор, — отмахивался директор. — Мое дело — организация, закупки новых экспонатов, средства, фонды, да мало ли...
— Он, вообще-то, ложкарь, — «выдала» нам своего начальника Ирина. — Вот его изделия — рядом, на стенке. За каждой ложкой — восемнадцать часов труда. Режет и пахпанаки — это традиционные амулеты-охранители, то же, что в России обереги. А тут его личный «патент»: резные палочки для протыкания теста, проверять, готовы ли булки и пироги. В народе такого нет, люди пользовались и пользуются просто лучинками. Генрих очень гордится своей утилитарной находкой, тем, что подсказал традиции нечто новое. Ведь быт каждого народа рационален, он складывался веками; вещи рождала необходимость, а не наоборот...