— Вы думаете, я люблю свое бунгало? Я его ненавижу! Это мое проклятие — правда, комфортабельное. Я обязан держать его в порядке, чтобы жить и дожидаться конца дней.
— Но вы можете его продать. Даже если задешево, то вам хватит денег надолго.
Вот здесь Рене попытался улыбнуться.
— Его не купят. Доход оно может приносить только такому человеку, как я.
Самоуверенность Рене несколько коробила, и лишь позже я понял, что он был прав.
Отец Рене приехал из Штатов в начале столетия, когда на южном берегу Мексиканского залива «запахло нефтью». Однако первые разведки были неудачны. Он женился здесь и унаследовал ранчо. Его сын пристрастился к охоте, облазил дебри штатов Табаско и Кампече, а второй его страстью были море и парус.
Затем Рене окончил колледж, получил специальность инженера-нефтяника и поступил в ту же фирму, где раньше работал отец. Трудился он успешно, а спустя несколько лет ему пришла в голову идея крупного изобретения. В условиях Мексики можно было при малых вложениях резко ускорить проходку буровых скважин, используя прежнее оборудование. Изобретение сулило миллионные доходы, но довести его до патента Рене в одиночку не смог. Пришлось поделиться идеей с менеджером.
— Когда все заработало и прибыли фирмы стали расти, я пришел к менеджеру составить необходимые документы для оформления патента. Никогда не забуду этого дня. Вы знаете, что он мне сказал? Мы, дескать, работали вместе с самого начала, работали в рамках фирмы, так что усовершенствование принадлежит компании и является ее секретом. Вы, Рене, прекрасный работник, и вам полагается премия — что-то около 5 тысяч долларов.
Он лгал от первого до последнего слова. Секрет фирмы? Но через два месяца он будет широко известен, и его запатентует кто-нибудь другой. Так оно и вышло. Я об этом узнал из патентного бюллетеня, однако, держа его в руках, не верил своим глазам. В нем стояло имя менеджера, а обо мне даже не упоминалось.
Разговор с ним не получился — этот гринго нагло расхохотался мне в лицо. И в самом деле, кто я для них? Какой-то цветной. Судиться? Судья получит многосотенную взятку и решит дело в пользу менеджера. Впервые в жизни я столь ясно понял, какая роль мне уготована на земле — служить гринго. Не знаю, может, я сглупил, но тогда ничего не ответил, а просто влепил боссу затрещину и вышел. Рука у меня тяжелая. Судиться, правда, он не стал. У них получить по морде от мексиканца и не убить его считалось тогда позором.
После этого меня уволили, так и не выплатив обещанной премии, а двери всех нефтяных компаний оказались для меня закрыты. Не только в Табаско, но и по всей Мексике. Кстати, пока я учился в Штатах, ранчо пришлось продать, и я остался, в сущности, нищим.
Рене замолчал и допил остывший кофе. Я встал размять ноги, шагнул с каменного пола на ракушечный пляж и поразился яркости звезд.
Рене тоже встал.
— Устали?
— Нет, нет, я хочу узнать, что было дальше.
— Это долгая история. Оставайтесь до завтра. Тогда я не только расскажу, но и покажу вам, как в Мексике стреляют дичь и ловят рыбу.
— Увы, сеньор Рене, у нас с Роберто рассчитан каждый день: в четверг я должен быть в Мехико. А кроме того, я ведь отнюдь не миллионер...
Рене улыбнулся, на этот раз очень тепло, и снова пригласил меня к столу.
— Еще десять минут. Приехал как-то из Штатов к нефтяникам не то эксперт, не то ревизор. Сделав работу, захотел увидеть джунгли и убить дикого зверя. Спросил у местных: кто лучший охотник? Пришли ко мне. Но с чего это я пойду бродить с каким-то гринго и терять время? Отказался. Через час пришли вторично. Приезжий, мол, предлагает сто долларов, а если убью ягуара, то двести. Я опять отказался. Жена не вмешивалась в мои дела, но после ухода визитеров сказала: «Рене, а может, это неплохой человек? Ведь такие деньги ты иной раз не зарабатываешь и за месяц». Я что-то ей буркнул и продолжал работать: мы тогда наладили маленькую мастерскую и изготовляли снаряжение для рыболовов-спортсменов.
И вдруг приходит сам американец: почти моих лет, рослый, с отличным винчестером.
— Хэлло, старина, я слыхал, будто бы вы охотник?
Без ложной скромности скажу вам: я узнаю людей с первого взгляда и редко ошибаюсь. Этот действительно показался мне симпатичным. Я поймал тревожный взгляд жены и ответил:
— Выедем через тридцать минут.
— О-кэй!
Я охотился часто. Продавал шкуры, мясо оленей. Меня знали за сотни километров вокруг, мои люди давали о джунглях полную информацию. Каждый мог за это получить несколько песо. Ягуары отличаются друг от друга характером не меньше, чем молочная корова от торо, что поднимают на рога всадников. А тут как раз стало известно, что в дне езды завелся матерый зверь, который уже две недели дерет коз на окраине деревушки. Места там гиблые, и я радовался этому. Хотя гринго был, видимо, славный парень, но американца мне хотелось помучить джунглями.
На ягуара охотятся либо на рассвете, либо в сумерках. Нам повезло, и мы его нашли без приманки. Бить ягуара нужно с первой пули. Гринго стрелял хорошо, но чуточку промедлил, и ягуар прыгнул, когда он спускал курок. Я был наготове, успел выстрелить в летящего ягуара и тут же — не знаю, какой импульс сработал, — успел броситься, заслонив американца, чтобы принять на себя удар. Очнулся уже в машине, ночью, перевязанный...
Потом мы с американцем подружились. Его зовут Смит, один из тысяч Смитов. Как он рассказывал, ягуар был ранен и впился в меня когтями. Смит его прирезал. И действительно, на шкуре было два пулевых отверстия и одно от ножа: лезвие пришлось как раз в сердце. Смит — крепкий малый, но как он дотащил меня до деревни, местами по пояс в болоте, я не знаю. Однако факт налицо. Потом он помчался за врачом по отвратительной дороге. По-моему, это было не нужно. Раны пустяковые, — Рене задрал рубашку и показал три длинных шрама на боку. — Я потерял сознание, наверное, от удара. Зверь весил килограммов шестьдесят. Мы его привезли на следующий день.
Слухи об этом происшествии разнеслись широко, и я стал получать много предложений. Впрочем, долгое время принимал только тех, кого рекомендовал Смит.
— Сеньор Рене, а сколько вы сами убили ягуаров за свою жизнь?
— Общее число не помню, а вот за последние 15 лет всего двух. Один гринго промахнулся, а второй струсил и бросил ружье...
Конечно, в эту ночь я не выспался, и Роберто пришлось меня расталкивать.
Уложив поклажу в машину, мы подошли к крыльцу. Пришла пора прощаться.
— Готов ли счет, сеньор Рене?
— Какой там счет, амигос? (Амигос — друзья (исп.).) С вас по сорок песо за комнату и по двадцать за ужин.
— Это ваша такса? — спросил я, прикинув, что получается необычно дешево.
— У меня такса только для миллионеров, сеньор. Вы же сказали, что не принадлежите к их числу.
И тут, положив руку на плечо, он отвел меня в сторону, под пальмы.
— Сеньор Зенкович, вы вчера сказали, что завидуете мне...
— Ничуть! Я говорил, что завидую вашему умению работать и, конечно, вашей энергии...
— Все равно! Я могу сказать на прощанье, что все наоборот: я завидую вам! Я кое-что читал о вашей стране. Там не нужно потакать чьим-то прихотям, и каждый может делать то дело, которое любит. Я лишен этого. Вы не представляете, как много это значит для человека. Меня уважают многие люди в округе. Я стараюсь им помогать, и Роберто, например, знает об этом. А гринго? Они же продолжают грабить мою страну! Очищать их карманы — это тоже метод борьбы, и я не стыжусь этого. Моя жизнь — своего рода месть, счеты за старое... Ну, сеньор, желаю вам удачи. Не забывайте о вчерашнем вечере. Асталуэго! (Асталуэго — прощайте! (исп.).)
Пока Роберто заправлял машину, я успел немного пройтись вдоль берега, которым восхищался накануне при лунном свете. Впервые в жизни мне удалось заглянуть в жилища индейцев майя. Большинство хижин держатся на каркасе из жердей, стены сплетены из хвороста и обмазаны известью. Несколько домиков сложены из пиленых плиток ракушечника. И в тех и в других вместо окон зияют завешанные тряпками отверстия. Топчаны, покрытые одеялами не первой свежести, несколько картонных ящиков из-под консервов — вот и вся обстановка. Часть хижин имели правильную полусферическую форму, вроде иглу эскимосов; над прочими возвышались конусовидные крыши из желтых пальмовых листьев. Цвели обглоданные козами кусты бугенвиллии.