«Людьми восьми сезонов» назвал саамов шведский этнограф Эрнст Манкер. Назвал потому, что в разные промысловые сезоны саамы, главной отраслью хозяйства которых издавна была рыбная ловля, кочевали от одного водоема к другому. Когда же, в XIX веке, наряду с рыбной ловлей начало усиленно развиваться оленеводство, годичный цикл кочевок стал включать и места выпаса оленей. И на каждой новой стоянке саамы строили свои сезонные жилища: в бесснежное время — деревянно-земляные вежи или сшитые из брезента чумы — куваксы, зимой — избушки-тупы. У лопарей восточной части Кольского полуострова, где оленеводство быстро заняло главное место, возникла система «двойных» погостов: зимних, во внутренней лесной зоне полуострова, где было больше дров, были возможны свободный выпас оленей и охота, и летних — в прибрежной тундре, на побережье Баренцева моря, где велась ловля рыбы.
В январе, когда началась Лопарская экспедиция, население было сосредоточено в зимних поселениях. Через них и пролег дальнейший маршрут экспедиции: Ловозеро — Семиостровский погост — Каменский погост — Ивановка — зимний Иокангский погост и далее — по русским поселениям Терского берега. Особенно привлек исследователей зимний Иокангский погост, где больше, чем в других упомянутых погостах, чувствовалась устойчивость лопарского хозяйства.
Ничего прямо относящегося к героям Писахова или к обстоятельствам, проясняющим историю создания его рисунков, эта книга Золотарева не содержала.
Я обратился к другой работе антрополога, к его труду «Кольские лопари», также написанному по итогам экспедиции. Логика поиска была простой. После пребывания в зимнем погосте лопари — с наступлением весны — должны были откочевать в Иокангу летнюю. Возможно, там и застал их С. Г. Писахов. И, возможно, те саамы, которых изучали ученые зимой, позировали художнику летом. Действительно, среди фотографий жителей зимнего погоста, приложенных к книге, я обнаружил значившуюся в моем списке Марфу Никитичну Матрехину и Лазаря Федотовича Матрехина, а также Матрену Харлину — ту, что стригла овцу на рисунке Писахова. Но сведения о них в книге Золотарева были крайне скупы: возраст, внешний вид, цвет глаз, рост стоя и сидя...
Значительно большую информацию содержали книги В. В. Чарнолуского. В «Легенде об олене-человеке» Иоканге 1927 года были посвящены многие страницы. Прежде всего я увидел здесь фотографию летнего Иокангского погоста, сделанную точно в том же ракурсе, что и на одном из рисунков Писахова. Создавалось впечатление, что фотограф и художник были здесь вместе...
Вот, в числе рисунков, дом лопаря Луки Федотовича Матрехина. От окрестных туп его отличают фундамент, солидная кладка бревенчатых стен, большие размеры. Не о нем ли пишет Чарнолуский: «Изба-пятистенка на каменном фундаменте кажется замком феодала по сравнению с остальными». На другой странице книги снова фигурирует «дом пятистенка, вполне исправная изба; в ней много окон и света, светлые обои, полы вымыты до блеска, покрыты масляной краской...»
Книга «В краю летучего камня» пролила свет и на происхождение самого рода Матрехиных. Оказалось, что их садкой, то есть местом поселения, носившим постоянный, а не сезонный характер, был Нижнекаменский погост на озере Вулиявр. Оттуда род Матрехиных заселил Нирьхтниярк — всю восточную часть Кольского полуострова, включая и летний и зимний Иокангские погосты. Садка Матрехиных хранила трудовые традиции и предания восточных саамов, их лыхте-верра — древнюю языческую веру. Поселение саамов на озере Вулиявр возникло еще в XVI веке, тайно. Живший здесь ранее отшельник Сергей (по его имени и название — Сергозеро) предупреждал таившихся в тундре лопарей о том, что на них готовятся набеги с целью обращения в православие. Поэтому среди рода Матрехиных были не только хранители языка, носители диалекта, который позднее получил название иокангского, но и знатоки древних языческих обрядов народа, хранители шаманского искусства, чародеи и ведуны.