Осматривая Кала-и-Зангибор, я, к своему разочарованию, обнаружил, что та раннесредневековая крепость, находившаяся на скалистом гребне в центре кишлака Хиссор, разобрана до основания и превращена пограничниками в укрепрайон с противопулевыми стенками и дзотами. На попутной машине, везшей газовые баллоны по заставам и кишлакам, я добрался до крепости Ратм. Развалины ее, высящиеся на одиноком утесе, точно бастион, выдвинутый над головокружительной пропастью, на дне которой шумит река Памир, видны издалека и кажутся странно приземистыми на фоне огромных гор афганского берега.
Крепость Ратм запирает сверху долину Вахана, защищая подступы из узкого памирского каньона, и не случайно в ней обнаружены в изобилии черепки еще кушанской эпохи. Однако сами стены замка сложены в средневековье, причем следы пожара, которые и сейчас хорошо видны, относятся, как говорят старожилы, едва ли не ко времени афганского нашествия. Голубыми глазами двух древних водоемов глядит крепость на редкие облака и тени великих гор, и, должно быть, призраки давних времен, точно живые, пробегают перед ними...
Тем большим сюрпризом было для меня то, что рассказал вечером веселый бородач Мулло:
— Над кишлаком Зонг, в нескольких километрах ниже Лянгара, есть пещеры; говорят, они такие глубокие, что под Пянджем идут на ту сторону.
— А там были археологи?
— Нет, они только крепости и рисунки смотрели, а в пещеры не поднимались.
До сих пор я обследовал только памятники по трассе шелкового пути, а теперь загорелся идеей подняться в горы.
На следующий день мы с Мулло вышли из дома с первым пением птиц и начали подъем. Отроги почти семитысячного массива пика Маркса над Лянга-ром и Зонтом сложены из мрамора — черные, белые, красные, желтоватые мраморные скалы красиво выступают из осыпей, точно гигантские жаровни и бастионы. Длинные шлейфы осыпей круто спускаются со склонов, камни хрустят под ногами; присядешь на камушек возле кустика саксаула или терескена, удерживающего сползание щебня, отдышишься — и дальше. Наконец мы вползли на широкий дашт, безжизненную террасу где-то на высоте четырех тысяч метров. Здесь проходит лянгарский арык, и я приникаю к журчащей воде. Жалко, что в Вахане не растет дикая вишня, кислые плоды которой прекрасно утоляют жажду путника в безводных горах Шугнана.
— Пещеры выше, еще столько же, сколько прошли, — показывает на нагромождения скал Мулло.
В вязаной шапочке и туристских ботинках он похож на альпиниста. Лезем по камням, на которых то там, то здесь видны желто-зеленые подушки колючего акантолимона. Каждый шаг теперь дается с трудом, цепляешься за глыбы руками, чтобы не оступиться. Теперь мы уже выше уровня горных пастбищ, на которых с весны до осени нагуливает вес скот.
За четыре часа мы поднялись на высоту 4600 метров. Огромные коричневые скалы встают на фоне уходящего в небеса каменного гребня. Пещеры скрываются где-то среди хаоса исполинских глыб. Мулло отправляется на разведку, он лазает по скалам как кошка. Я медленно двигаюсь за ним, перепрыгивая с камня на камень, и вскоре слышу призывный крик.
Ба-а! Да здесь, кажется, целый пещерный город — сложенные из камня дома без крыш, скрытые под сенью скал, обложенные глыбами щели выходящих из недр вентиляционных колодцев, ограда, похожая на крепостную стену, а за ней крохотная райская долина — загон для скота, где зеленеют ковыль и гипчак, столь необычные для этих голых каменных гор. Над всем этим господствуют зловеще-резкие развалины сторожевой башни. Когда она была построена и для чего?
— Это «турф», убежище, куда скрывались жители Зонга от врагов, наверное, его построили в XVII-XVTII веках, — говорит Мулло. — А вот и вход! — показывает он на темную дыру под скалами.
Лезем туда, зажигаем фонарик. Короткий ход приводит нас в узкий длинный зал с высоченным треугольным сводом, как в старинной горной выработке. Пол весь усыпан костями животных, попадаются и человеческие. В углу, на каменной приступке, жутко скалятся черепа. На высоте, где атмосферное давление на треть ниже нормы, восприятие притуплено. Однако при виде этой картины невольно становится не по себе, и спрашиваешь: что скрывается там, в темных недрах пещерных ходов?
Под ногами хрустели ребра и позвонки. В конце зала ход шел вниз и там двоился — один рукав уходил вглубь, другой вел в почти такой же зал: там на полу лежали куски недозрелого мумиё. В это время фонарь стал тускнеть, и опасение остаться в этих лабиринтах в кромешной тьме, которая, точно камень, наваливается на грудь, стесняя дыхание, погнало нас к выходу. Жаль, что не смогли пройти дальше.