«Когда вулканы аккуратно чистишь, они горят ровно и тихо, без всяких извержений», — вспомнил я Сент-Экзюпери. У Маленького Принца была своя Планета, с Розой и Вулканом, и никто не пытался отнять ее у него...
Когда-то и Санторин принадлежал только его жителям. «Мы не люди, мы — санторинцы», — повторяли они. Как я жалел, что не знал греческого и не мог поговорить с ними. Об их прошлом, которое сегодня мало кого интересовало, о море, об острове и, наконец, о катастрофе, которую они пережили.
Старики-санторинцы несли в себе нечто большее, чем просто воспоминания — возможно, им была доступна тайна удивительной привязанности людей к вулкану — тайна, которой более четырех тысяч лет.
— Они не любят рассказывать о землетрясении, — сказала Биргит. Но я вдруг понял, что все равно ничего бы не узнал...
Мы были отрезаны от прошлого. Пропастью шириной в 35 веков. Совсем недавно мы даже не подозревали, что «на том краю» шла жизнь не хуже нашей. Лишь смутные воспоминания египетских жрецов, пересказанные Платоном, да древнегреческие мифы могли что-то поведать о ней.
И вот — Артур Эванс на Крите, а затем Маринатос на Санторине нашли следы исчезнувшей страны. И неважно, была ли это Атлантида или нет, — главное, та жизнь оказалась слишком уж похожа на нашу, чтобы не предположить: колесо истории катится по кругу, — и не вспомнить библейское: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется в памяти у тех, которые будут после».
Маринатос обвинил Санторин в тягчайшем преступлении — убийстве целой цивилизации. Кусто и многие другие поддержали его. Но были и оппоненты, и среди них я неожиданно обнаружил дочь Маринатоса — Нанно.
После трагической смерти отца (знаменитый археолог погиб во время раскопок на Санторине) она издала книгу, посвященную фрескам, найденным в Акротири. Нанно Маринатос, лучше других понимавшая чувства людей бронзового века, не верила в их гибель от извержения — и это было для меня очень важным.
Мне хотелось дать минойцам шанс пережить санторинскую катастрофу. Я накапливал аргументы противников «апокалипсиса», внутренне убежденный в том, что минойская цивилизация, выросшая в физическом и духовном единстве с Природой, не могла погибнуть от ее рук.
Силы Природы не являются слепыми: вулкан, «вынянчивший» уникальную человеческую культуру, не мог уничтожить свое «дитя». Люди покинули Тиру задолго до извержения — ни одного скелета не было найдено во время раскопок, а на стенах брошенных домов, прежде чем их засыпало пеплом, успела даже вырасти трава! Все, что можно было погрузить на корабли, они забрали с собой, не оставив археологам практически ни одной ценной веши. Словно не желая гибели людей, вулкан как-то предупредил их. Но как?
Я любил подниматься к обрыву и смотреть, как встает над Санторином ослепительное южное солнце, как расцвечивается всеми красками амфитеатр кальдеры. В эти минуты мир был преисполнен особой гармонии; законы времени, казалось, смягчались, и над пропастью, разделившей эпохи, протягивался зыбкий мостик, чтобы тот, кто жил здесь тысячелетия назад, мог хотя бы мысленно оказаться рядом.
И когда он появился, я сразу узнал его: это был Миноец, которого я видел во сне на пароме. Он сидел на парапете и смотрел в сторону Фиры.
— Когда все это случилось, нам еще долго не верилось, что Стронголи больше нет... — с грустью сказал Миноец. Он употребил самое древнее из известных названий Санторина.
— Вы хотели вернуться?
— Мы пытались. Пока не поняли, что произошло. То, что уцелело, не годилось для жизни. Пепел умертвил остров. Мы выращивали зерно, пасли скот... Белый пепел сжег и сровнял все... А раньше высились скалы — красные, черные...
«Камень белого, черного и красного цвета они добывали в недрах срединного острова», — вспомнил я Платона. Значит, атланты тоже жили на вулкане. Но они все погибли вместе с Атлантидой. А жители Стронголи спаслись...
— Как вы узнали о приближающейся катастрофе? — спросил я. — Что произошло с вами дальше?
На парапете никого не было. Парень, подметавший улицу, с любопытством поглядывал на меня. Солнце рассеяло дымку, пора было возвращаться в отель.
— Все не случайно, Биргит, — рассуждал я. — У Платона есть описание самой большой гавани Атлантиды: «...она была переполнена кораблями, на которых отовсюду прибывали купцы и притом в таком множестве, что днем и ночью слышались говор, шум и стук... Верфи были наполнены триерами...»
— Но ведь это же об Атлантиде, — заметила Биргит.
— Атлантида — легенда, но ее корни находятся здесь, на Санторине! Я в этом убежден, Биргит. У минойцев ведь тоже был лучший флот во всем Средиземноморье. Достаточно взглянуть на фрески, найденные в Акротири, — какие там изображены триеры? Метров по двадцать пять длиной, с десятками гребцов — это же морские лайнеры!
— И все погибло в одну ночь!
— Отчего?
— От цунами, конечно.
— Послушайте, Биргит. Цунами опасно только кораблю, стоящему на якоре. Вы можете представить, чтобы весь минойский флот одновременно оказался у береговых причалов?
— Разумеется, нет.
— Вот именно. Большинство судов всегда в плавании. А в открытом море цунами даже лодке не сможет причинить вреда!
— Хорошо, флот мог уцелеть, — согласилась Биргит, — но люди, города, посевы... Ведь цунами было?
Да, цунами, бесспорно, было: следы его найдены и на Крите, и на других островах. Но насколько губительным оно могло оказаться для минойской цивилизации? Дело в том, что цунами многократно усиливается, если попадает в клинообразные бухты с широким входом (именно такие бухты были на Яве и Суматре). Вблизи же прямого, малоизрезанного берега Крита разрушительные свойства гигантской волны могли быть слабее.
О силе цунами при извержении Тиры-Санторина судят по находке пемзы на острове Анафи, что в 25 километрах к востоку от Санторина. Волна занесла пемзу на холм высотой 250 метров! Но вот что удивительно: эта пемза лежала на восточном, дальнем от Санторина берегу Анафи, а на западном берегу слой пемзы был обнаружен всего в шести метрах выше уровня моря.
Это парадоксальное обстоятельство означает, скорее всего, что 250-метровая волна была результатом сложения как минимум двух волн.
Я говорил в Москве со специалистами-физиками. Цунами, пройдя 120 километров от Санторина до Крита, могло ослабнуть в 15-20 раз. Следовательно, высота волны у северных берегов Крита могла не превысить шести-восьми метров, что не представляет опасности для цивилизаций, даже древних.
— Значит, люди и города Крита могли уцелеть? — задумчиво сказала Биргит. — А как же Атлантида? Она-то погибла.
— Платон загипнотизировал нас всех. Но сами-то вы верите в конец света? — спросил я.
— Не верю, — девушка засмеялась. — Поэтому, наверное, и живу на вулкане.
— И минойцы тоже не верили. Это был удивительно жизнерадостный и жизнестойкий народ. И судьба хранила его — не для того же, чтобы он исчез без следа!
Я попал на остров Неа-Каменеи из-за того, что служащие Акротири устроили забастовку. Раскопки были временно закрыты, я слонялся по крохотному причалу у подножия красных скал и увидел катер. Несколько человек поднимались на борт. Капитан приветственно махнул рукой...
Черный лавовый «паук» медленно разбухал прямо по курсу. Лет триста назад на его месте свободно катились волны. А потом... Потом произошло то, о чем писал в своем дневнике французский монах-иезуит.
...Утром 18 мая 1707 года моряки увидели посреди санторинской бухты что-то черное, выступающее из-под воды. Они решили, что это останки затонувшего судна, и поспешили туда, но... напоролись на скалы. Так впервые Неа-Каменеи показался на поверхности.
Через три дня несколько смельчаков высадились на нем. Но скалы вдруг зашевелились у них под ногами, и люди в ужасе попрыгали обратно в лодки. Вскоре остров достиг в высоту шести метров...
Тем временем море в бухте непрерывно меняло свой цвет: то зеленый, то красный, то желтый. Тяжелый дым подымался из глубин моря, окутывая новорожденный остров...
Мы высадились в бухточке с водой ядовито-зеленого цвета. У застывшего лавового потока стояло несколько туристских судов. Вереницы людей поднимались по тропе к кратеру.