Со сторожевой башни видно приближающегося врага, крепостные стены — отвесны и неприступны, огромная каменная цистерна-кишница (киша — дождь) всегда полна воды. О том, что воевать приходилось часто, говорит и барельеф на одной из стен, где изображен лев с закрытой книгой. На языке символов это означает — идет война...
Любопытно: у каждого городка, даже самого маленького (Хум, например, что неподалеку от Мотовуна, насчитывает два десятка жителей) есть своя легенда и свой великан-покровитель. У Пазена — великан Драгоня, у Мотовуна — великан Веле Ежи.
Удивляет реальность деталей этих преданий, по ним можно судить, как некогда здесь жили люди. Великан пахал землю, таскал камни с полей, пас скот, рыбачил — и все на благо людей. И как в жизни, с ним постоянно что-то случалось: его обижали те же люди, ему приходилось грести на галерах, он сражался с врагами. Обид добродушный великан не прощал: то в гневе перекапывал русла рек и направлял воду на город, то уводил реку под землю... (Кстати, эти детали тоже взяты из реальной жизни: в Истрии много карстовых пещер и подземных рек.) Но в одном жители городов-крепостей и их покровители были едины: они хотели быть свободными.
И сейчас в городе Мотовун живут люди, пьют в кафе свою светлую малвазию, заготовляют трюфели, которыми так богаты окрестности (в октябре здесь даже проводится праздник трюфелей), принимают туристов, ходят вверх-вниз по горбатым переулкам, но многие мотовунцы уже спустились в долину, построив новые коттеджи вблизи виноградников.
Мы разговорились с молодым человеком, затянутым в черную кожу, — он остановил свой мотоцикл у дверей кафе, близ центральной площади. Иван Лучич, так назвался парень, прикатил из Пазена к приятелю. С важностью рассуждал Иван о тихой жизни Мотовуна и бурной, по его мнению, Пазена.
— У нас птицеферма, текстильная фабрика, известняковый карьер. Я в карьере работаю. Из известняка Истрии вся Венеция построена! Раньше венецианцы его просто вывозили, теперь покупают — для реставрации. В Пазене даже Жюль Берн в свое время побывал. А Мотовун что? Плавает зимой в облаках...
Верно, плавает Мотовун в облаках, храня историю, может, потому и едут сюда люди?
Вскоре за серокаменным Мотовуном началась Белая Истрия — горная. Нет, о снегах и ледниках говорить не приходится: самая высокая гора Истрии, Учка, — 1396 метров. Просто осенью горные леса становятся прозрачными, и отчетливо просвечивают белые известняковые бока гор.
В 1981 году под Учкой, прикрывающей город Опатию от ветров, проложили пятикилометровый туннель. И этим, самым коротким путем, мы выскочили к Опатии, к заливу Кварнер, или Кварнерос, как говорили древние, то есть «Открытый на четыре стороны света».
Опатию называют «старой дамой туризма». В прошлом небольшая рыбацкая деревушка, Опатия (что значит «аббатство») в конце XIX века превратилась в модный курорт для очень богатых людей.
Статус курорта она получила в 1889 году, через несколько лет после того, как конгресс венских врачей признал ее безусловные достоинства: прекрасный климат, теплое море, сероводородные источники и т. п. Первый отель «Кварнер» вырос на берегу одноименного залива рядом с богатой виллой, построенной неким Инжино Скарпа из города Риеки в память рано умершей жены.
Скарпа разбил и прекрасный парк: капитаны привозили ему саженцы редких деревьев со всего света. И парк, и вилла, и отель существуют до сих пор, и по дорожкам парка между пальмами, пиниями и кипарисами чинно прогуливаются отдыхающие. Когда-то по этим дорожкам ходили знаменитый Густав Малер, австрийский композитор и дирижер, и не менее знаменитые братья Люмьер, Антон Чехов; порхала прелестная Айседора Дункан... Своим открытым купальником Айседора эпатировала курортное общество — ведь тогда купались чуть ли не в платьях.
И по сей день Опатия хранит традиции респектабельности: нас, к примеру, предупредили, что в ресторан вечером пускают только в смокингах. Чопорностью и изысканностью веет и от старинных отелей, построенных на переломе веков австрийскими архитекторами. Песочно-белые тона, высокие окна, эркеры, изящные парадные... Этакий маленький осколок Австро-Венгрии. Кстати, и ближние острова здесь называются соответственно — остров Бельведер, остров Моцарт...
Днем самое оживленное место в Опатии, пожалуй, на краю парка, спускающегося к морю, там, где стоит скульптура девушки с чайкой. Ее поставили в середине нашего века, и эта бронзовая девушка у кромки моря стала символом города. А Мадонну, скорбящую о погибших моряках, перенесли к стенам церкви. Уместно ли скорбеть в городе, полном солнца, цветов и богатых людей?
Вблизи памятника расположились торговцы сувенирами и кружевами. Некоторые мастерицы — дородные немолодые женщины — здесь и работают, вяжут кружева на спицах. Их товар, развешанный на тонкой невидимой бечеве, пронизанный солнцем, кажется пенным морским прибоем...
15-20 тысяч человек живет в Опатии, и многие из них обслуживают этот курорт. Едва ли они думают о своем городе как об осколке канувшей в небытие империи. Это взгляд лишь ненадолго заглянувшего сюда человека, пытающегося в настоящем различить прошлое.
Опатия почти соседствует с Ловраном, городом, где, как я уже упоминала, живет Маури Мейер. Может, поэтому, когда мы возвращались из Опатии в Пулу — вдоль восточного побережья Истрии, Маури был особенно словоохотлив: эти места он знал очень хорошо.
Маури рассказывал и про родной Ловран, где, по легенде, Дафния, спасаясь от Аполлона, превратилась в лавровое дерево; и про церковь св. Юрия, в которой сохранились надписи на кириллице; и про «цресскую» баранину — напротив побережья лежит большой остров Црес, известный своими пахучими целебными травами.
А когда под городом Рабац, в долине, показался аккуратный поселочек с церковью, напоминающей вагонетку с трубой-колокольней, Маури сказал:
— Эту церковь святой Барбары, покровительницы шахтеров, построил Муссолини во время второй мировой войны. Уголь тогда добывали даже в море, до острова Црес...
Ровинь, — рассказывает Марина по дороге на западное побережье, — это почти Италия. Даже сейчас там говорят на диалекте итальянского и голоса у многих итальянские — сочные, звучные... А Маури снова вспоминает войну:
— Когда-то Пулу и Ровинь связывала железная дорога. Сейчас в Ровини осталась лишь станция. Рельсы сняли по приказу Муссолини и отправили в Северную Африку, где шли большие бои. Но в пути поднялся сильный шторм — и теперь рельсы лежат на дне Средиземного моря. Божья кара!..
В Ровинь мы приехали накануне праздника святой Евфемии, покровительницы города. На центральной площади стояли большие парусиновые палатки; заглянув внутрь, я увидела длинные столы для завтрашней трапезы. Возле палаток ребятишки вместе с молоденькой учительницей соревновались в перетягивании каната.
Было как-то предпразднично шумно и весело. «Подрумы» — кабачки, подвалы, кофейни, бистро — тоже не пустовали.
Мы присели за столик уличного кафе — передохнуть с дороги. Подошел молодой черноволосый официант.
— Добар дан, — поздоровался он.
— Добрый день.
Официанта звали Джованни. Покончив с кофе и мороженым, я спросила:
— Джованни, а что завтра поставят на столы, ну, там, на площади?
Джованни, польщенный моим любопытством, почти пропел:
— Хлеб домашний, овечий сыр, пышерт, поленту, фужи, неки, домашнее вино, граппу...
Тут уж без Марины было не обойтись, и она пояснила:
— Джованни назвал все, чем встречают гостей дома. Пышерт — это вяленая свинина, тонко нарезанная, полента — мамалыга, фужи — спагетти с мясом, неки — что-то вроде пельменей с картошкой, ну а граппа — та же лозовача, виноградная водка, граппой ее называют итальянцы.
Жаль, что нас не будет завтра в Ровини...
По узкой улочке — метра два шириной — поднимаемся к собору. На каждом повороте, на каменных ступенях, сидят художники. Явно не местные. Каждый рисует свой поворот: стены домов с маленькими нишами а в них скульптуры, жалюзи, цветы на окнах, висячие фонари, раскачиваемые ветром, ступени улочки, сбегающие вниз...
Кто они, эти художники? Откуда приехали? Маури, который тоже решил посетить собор, рассказывает:
— Когда началась последняя война, к нам перестали ездить англичане. А итальянцы, словенцы, австрийцы ездили, не боялись. Ведь в Истрии не было боевых действий, хотя все равно мы жили как на вулкане. Я со своими друзьями-шоферами возил боеприпасы в Дубровник. Четверых товарищей потерял. Будь она проклята, война! Ну что не живется людям спокойно? Такая красота вокруг — живи, кажется, да радуйся...
В соборе святой Евфемии тоже готовились к завтрашнему дню. Но нас все-таки допустили взглянуть на саркофаг мученицы, что стоит за алтарем, под балдахином. Справа и слева от саркофага — картины во всю стену, повествующие о судьбе святой. Легенда гласит, что Евфемия была из знатной римской семьи. За веру в учение Христа ее бросили на растерзание львам — то было время, когда первые христиане подвергались в Риме жестоким гонениям. Но львы не тронули девушку... Однако Евфемия все равно поплатилась жизнью за веру.
Когда саркофаг с телом Евфемии перевозили через море, разыгралась буря. Корабль пошел ко дну, а саркофаг прибило к берегам Ровиня. Жители города ломали головы: как поднять его на холм, где стоит церковь? И тут услышали голос с небес: его сможет перенести только мальчик на двух волах...
Так и сделали. Потом, уже в XVIII веке, построили большой трехнефный собор, где и покоится ныне святая Евфемия. А в середине нашего века ее лицо закрыли специальной маской. Саркофаг открывают лишь раз в году, в праздник защитницы и покровительницы города. Это тоже будет завтра...
В углу собора висело скромное объявление: «Вход пять кун» ( куна — денежная единица в Хорватии. 6 кун равны сегодня одному доллару. Название пошло от слова «куница»: когда-то хорваты платили дань венгерским королям куньими мехами.). Оказалось, столько стоит подняться на колокольню. Как же устоять, если предлагают взглянуть на город с высоты 60 метров! Такова высота колокольни, которая лишь на пять метров ниже самой высокой колокольни Истрии, что находится в городке Воднян (кстати, последняя — копия колокольни Сан-Марко в Венеции, только ниже).
Ступенька за ступенькой — потеряла счет, что-то около тысячи, — дощатых, щелястых, шатающихся... Наконец, последний марш — ветер и солнце ударяют в лицо... Передо мной Ровинь — море красных черепичных крыш на берегу синих безбрежных вод. И — островки кругом. Раньше и город стоял на острове, но пролив давно засыпали: на материке надежнее.
Мы спустились с колокольни, вышли из собора и смешались с толпой на пристани. Люди спешили на катамаран «Принц Венеции». Всего-то два с половиной часа хода до города, с которым столетия была связана судьба Истрии...
Помнится, когда мы возвращались из Венеции и увидели Ровинь с моря, он показался особенно прекрасным: город поднимался из моря могучей крепостной стеной, рядами светящихся окон и стрелой колокольни, устремленной в ночное небо. И так было уже семнадцать веков.