Если бы мы говорили с моим другом не в его коридоре, а на научной конференции, мы бы употребили выражение «фаллический символ». С этим же символом связан — у других народов — вертел-шампур. Правда, это не приводит к запрету на шашлык или люля-кебаб: содрав с шампура, их можно есть любому и любой. Но готовить — орудуя шампуром — дело чисто мужское. (Кто из вас когда видел шашлычницу-женщину?) Зато варка и тушение в кастрюлях и на сковородах, сосудах вогнутых, — женское дело. Сейчас, конечно, многие и понятия не имеют о первоначальных запретах, но привычка осталась. Так что и готовка, и сама пища тоже бывают разделенной по полам: женская и мужская.
А уж в тех местах, где верили, что перенимаешь качества того, кого ешь (что ешь), ни один мужчина не взял бы в рот куриного сердца или не отведал бы рыбы на собственной свадьбе. Рыбы ведь известны хладнокровием. Впрочем, рыбьи молоки в данном случае угощение законное по причине рыбьей плодовитости. Да и невесту угостить икрой просто следовало. Но никогда наоборот.
Бывали и разные другие запреты: того нельзя есть женщинам, того мужчинам, а этого — детям.
Например, у малых народов Камбоджи «...мясо лающего оленя нельзя есть замужним женщинам, им же нельзя есть мясо угрей и крокодилов». Эта цитата из труда видного исследователя Индокитая Я.Чеснова. Что касается этого запрета, то ученый Чеснов дает его истолкование с предельной простотой и ясностью: «Последнее обстоятельство объясняется тем, что женщинам приходится ходить за водой к рекам и они, согласно поверью, могут подвергнуться мщению со стороны крокодилов». Как же ужасно, очевидно, «мщение со стороны лающего оленя», если он стоит в ряду запретов рядом с крокодилом! Честно говоря, я не очень представляю себе лающего оленя, но как-то ясно воображаю сцену его ярости. Вот женщина-грешница, тайно отведавшая плоти лающего оленя, входит в лес, и тут с громким лаем и визгом набрасываются на нее эти мелковатые — с собаку, что ли, раз лают? — олени. Они топчут беднягу, бодают рогами и лают, лают, лают... Правда, не столь понятна угроза угрей: уж они-то не то что лаять или бодать, но и куснуть толком не способны. Но если есть запрет, значит, есть у него и причины, Просто они нам не сразу видны.
В конце концов, пока мне не объяснили добрые вьетнамские друзья, я смотрел на бананы и в упор не видел, на что же они смахивают. В коридоре моего ученого друга — я этого еще не ведал (прямо как Адам и Ева, не вкусившие запретного плода). А потому вздохнул с сочувствием:
— Бедные! Ведь у вас столько бананов, а им есть нельзя!
— Почему же нельзя? — возразил Ту. — Только надо приличия соблюдать. Наши девочки здесь, когда эскимо покупают, всегда несут домой. И никогда не едят на людях.
На людях приличнее взять стаканчик...
Л. Минц
Зеленая планета: Правила игры
«… потом самолет начал набирать высоту и как будто свернул на восток, и… там, вперед, он увидел заслонившую весь мир, громадную, уходящую ввысь, квадратную вершину Килиманджаро. И тогда он понял, что это и есть то место, куда он держит путь».
Я проснулся оттого, что самолет пошел на посадку. В иллюминаторах ничего не было видно. Сборник Хемингуэя, который я взял перечитать в дорогу, соскользнул на пол, и мой сосед — седой сухощавый кениец — нагнулся за ним.
— «Снега Килиманджаро», — прочитал он — по-русски. — Хорошая книга. Вам нравится?
В свое время я зачитывался африканскими рассказами Хемингуэя. Но мне никогда не нравилось, как он обошелся со своим главным героем Гарри Морганом: оцарапал колючкой и заставил умереть от гангрены, — особенно не нравилось мне это теперь, когда я сам летел в Африку.
— Нелепая, нелогичная смерть, — сказал я кенийцу, — и слишком литературная.
— Гарри все равно бы погиб, — возразил тот, — и Хемингуэй это хорошо понимал, потому что провел в Африке много времени. Охотился, убивал зверей... Он, конечно, знал, что существуют правила…
— Какие правила?
— Простые и справедливые. Ты предаешь — тебя предают, ты убиваешь — тебя убивают... Правила игры.
— Я не знаю, никаких правил и не собираюсь никого убивать, — сказал я.
— Разумеется, — улыбнулся кениец. — Вам как раз ничего, не грозит...
Самолет коснулся земли. Над пожелтевшими холмами Африки; дрожало знойное марево.
В десятиместном «Ниссане» — микроавтобусе с поднимающейся крышей — нас было пятеро. Шестым был Доминик — водитель и сафари-гид. В первый же вечер он привез нас на ужин в «Нью-Стенли» — старейший отель в Найроби.
— Доминик, это правда, что ОН здесь жил? — спрашивал я.
— Правда. Сидел вот под этой акацией и писал.
— И что же он писал? «Зеленые холмы Африки»?
— Да. Наверное.
— Или «Снега Килиманджаро»?
— Точно. «Килиманджаро».
«И тогда он понял, что это и есть то место, куда он держит путь...»
— А мы увидим Килиманджаро, Доминик?
— Нет, не увидим. Килиманджаро — в Танзании. Кстати теперь у него другое имя: Ухуру.
Мы поднялись на второй этаж — в ресторан, за окнами виднелось знаменитое колючее дерево, которого касался Хемингуэй. За шестьдесят лет оно разрослось, отель тоже, конечно, изменился, хотя, может быть, черный рояль звучал в этот вечер так же как и в те далекие тридцатые, и так же играл джаз чернокожий пианист...
— Сегодня Хемингуэю было бы нечего делать в Кении. Верно, Доминик?
— Да. Охота давно запрещена.
— Ты жалеешь об этом?
Доминик сделал вид, что не слышит: сафари-гид не должен думать об охоте...
За неделю мы объехали с Домиником четыре национальных парка: Масаи-Мара, Накуру, Шаба и Буффало-Спрингс. Скоростные шоссе сменял вдрызг разбитый асфальт, саванну — горный лес и полупустыня.
Доминик работал сафари-гидом десять лет. «Немалый срок», — думал я, приставая к нему с расспросами: ведь были же какие-то случаи, неужели все обходилось гладко? Доминик морщил лоб.
— Два года назад один слон напал на микроавтобус, — сказал он после долгого раздумья. — В стаде были слонята. Гид подъехал слишком близко.
— И что?
— Подцепил бивнями и опрокинул. Никто не пострадал...
— А еще какой-нибудь случай помнишь? Доминик пожимал плечами.
— В Масаи-Мара много животных, — говорил он, стараясь сменить тему, — я думаю, мы увидим «большую шестерку».
«Большая шестерка» современного кенийского сафари — это лев, слон, носорог, гепард, леопард и буйвол — шесть самых сильных и опасных зверей Африки. Программа-минимум каждого гида — найти и показать своим туристам хотя бы «пятерку» — что касается зебр, антилоп, жирафов и обезьян, то их и искать не надо, они и так попадаются почти на каждом шагу.
Когда на обочинах дорог стали появляться босоногие мужчины в красных, переброшенных через плечо накидках, я понял, что мы уже на земле масаи. Некоторые прятались за кустами. Вооруженные палками и самодельными копьями, они двигались перебежками.
— Это воины, — сказал Доминик.
— С кем же они воюют? — спросил я.
— Со всеми и ни с кем, — отвечал Доминик. — У нас в Кении около сорока диких племен: масаи, самбуру, борано... Если одни украдут у других корову — война. Но часто бывает, что корову крадут люди из третьего племени, живущего очень далеко от первых двух. Подозрение всегда падает на соседа...
— Это же провокация!
— Да. Для нас большая проблема — чтобы племена не воевали Друг с другом...
Сам Доминик принадлежал к народности кикуйю, составляющей основную часть цивилизованного населения Кении. Масаи цивилизации не приняли. Они приходят из глубин саванны к придорожным магазинчикам, покупают ткань любимой расцветки — красную в клеточку или в полоску — и снова уходят в саванну.
Пыльный проселок вел к национальному парку. Неожиданно на обочине возник рослый масаи.
— Дума! — кричал он, размахивая рукой, как семафором, — Дума! — Доминик свернул с дороги и направил «Ниссан» туда, куда указывал масаи.