Бешбармак — знаменитое блюдо казахов. Готовят его лишь в торжественных случаях. На подносе - горой куски мяса молодого барашка в окружении белых лоскутов теста. Тесто по вкусу вроде лапши, но нарезано не соломкой, а квадратами величиной с ладонь.
Тезэке разливает кумыс по большим пиалам-кясушкам, которые гости протягивают к нему. Кумыс, сброженное кобылье молоко, кислит, как лимонный сок, и щиплет язык, как нарзан. «Как странно, — думал я, — почему православным было запрещено его пить? А если и пили, то по необходимости. А после каялись, и священники накладывали на согрешивших епитимью... Правда, лечились чахоточные кумысом. Из Питера, из Москвы в Башкирию ездили...»
— Ну как? — выводит меня из задумчивости Касым Аппасович. — Ваши впечатления о кумысе?
— Очень вкусно. И пахнет дымком.
— Это наше вино, — улыбается Коныс. — В голову бьет капитально...
— Посуду, в которой готовят кумыс, окуривают можжевеловым дымом, — поясняет Нелли Викторовна. — Знатоки говорят, что настоящий кумыс отличается тем, что в крупинках жира должны быть черненькие точечки. Видите? Вон они... От копчения.
Мне, как почетному гостю, подают на тарелке баранью голову. Я смущен, потому что не знаю, как ее надо есть.
— Вы можете передать ее более старшему аксакалу, — тихо советует Нелли Викторовна.
— Касым Аппасович! Помогите. Что мне с этой головой делать?
Все вокруг улыбаются, юрта слегка плывет перед глазами от усталости и кумыса... А Таукенов берет внушительный охотничий нож, ловко вставляет его в шов черепушки барана, и, повернув, раскалывает ее, как орех.
— Ибн-Сина говорил, что если мужчина хочет быть до преклонного возраста мужчиной, он должен мозги есть, — приговаривает он при этом. — Правда, написано — птичьи мозги. Ибн-Сина таджик был, перс. А у нас, казахов, всегда почетному гостю голову подают. Разве это не перекликается? — И Таукенов каждому за столом раздает по кусочку мозга.
— Ешьте! — обращается он ко мне. — Это черный баран, самый вкусный. Он в степи сорок трав щипал. Какие богатства есть в Ерейментаусских степях, они лежат перед вами. Поэтому если хотите омолодить кровь, ешьте!
— Анекдот знаете? — спрашивает Коныс. — Волк по количеству потребляемого за год мяса занимает второе место в мире.
— А кто первое? — спрашиваю я.
— Казах! — выпаливает, хохоча, Коныс.
— Раньше казахи в 90—100 лет ребенка имели, — рассказывает Таукенов. — А сейчас все, как... выхолощенные ходят! С дастарханом связано, с питанием. Вот казахи конину едят — почему? Холестерина ни грамма нет, сосуды чистые. Теперь, прежде чем забить коня, его гоняют до седьмого пота, потом выстойку делают, и потом только режут. Во-первых, пота нет, во-вторых, вы когда поработаете, — мышцы болят, там образуется, оказывается, какой-то фермент для омолаживания. Поэтому вот Даксан-бай и родится.
— «Доксан» — это 90. А Доксан-бай — ребенок, рожденный в 90 лет, — поясняет Нелли Викторовна.
А Касым Аппасович что-то делает с трубчатой костью от задней ноги съеденного барашка. Сбоку высверлил в ней круглое отверстие и пробует вставить в него мизинец.
Годится! — и протягивает кость мне.
— Что это, Касым Аппасович?
— Я вас мозгами бараньими угощал? Теперь приедете домой, и у вас с женой родится Элли-бай. Я возраст ваш правильно определил? Пятьдесят с чем-нибудь?
— Правильно.
— Мальчик родится. И он будет писать в кроватку. А чтобы он не был мокрый, вы в эту косточку вставите его писюльку! — и он косится на смущенную Нелли Викторовну.
В юрте хохочут...
— А теперь — слово нашему гостю, — говорит Тезэке.
Я поднимаюсь. О чем говорить? О нашем общем прошлом? А вдруг мы по-разному его понимаем? Или о том, что нас объединяет? А в голове моей бродит кумыс. И я начинаю рассказывать в лицах:
— В 1250 году хан Батый прислал сказать князю Даниилу Галицкому: — Дай Галич!
В юрте наступила тишина. Все слушают.
— Данила решил не упрямиться, — продолжаю я, — и поехал к Батыю сдаваться. Войдя в юрту Батыя, князь, по монгольскому обычаю, поклонился, — и я тоже в это время поклонился, выбрав для этого Коныса:
— Здравствуй, батька!
Коныс наклонил величаво голову.
— Батый отвечал ему ласково, — продолжал я; — Данило! Чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, то добро же! Поеши ли черное молоко, наше питье — кобылий кумыс?
Тут я изменил голос и хрипло, за Данилу, отвечал:
— Доселе семь не пил, ныне же ты велишь — пью!
Батый же на это сказал:
— Ты уже наш, татарин, пий наше питье!
И тут, вместе со всеми, выпил я третью кясушку кумыса...
В это время открылись двери юрты, внесли еще один дымящийся поднос с мясом.
— Это куйрык-бауйыр, — тихо сказала мне Нелли Викторовна. — Жаркое из конской печени.
— Ты что? — спросил Таукенов Ибраева. — Жеребенка зарезал? Откуда конина?
Но степной генерал отмахнулся и кивнул Конысу:
— Давай.
— А вот сейчас мы посмотрим, насколько ты наш, татарин, — с шуточной угрозой обратился ко мне Коныс. Он взял с подноса кусок конской печени, макнул его в чашку с айраном — кислым молоком — и поднес его к моему рту.
— Ешь, Данило!
И я, как галчонок, открыл рот и ухватил зубами протянутый кусок. В юрте засмеялись и захлопали в ладоши.
Вот теперь, — сказал мне Коныс довольно, — я верю: ты наш, казах!
— Братание состоялось!
Таукенов, глядя на Коныса, покачал головой:
— Тебе один раз уже за это попало! — и пояснил: — Его в акимат вызывали. За американца...
...Читая «Ясу», свод степных уложений Монгольской империи, я знал об этом обычае, введенном самим Чингисханом: кормление с рук. По-казахски он называется «асату». Чингисхан, создавая свою державу, искал союзников. Он должен был четко знать, кто перед ним: враг или друг? Поэтому гостя, отказавшегося от асату, ожидала смертная казнь. Тому же, кто принимал пищу с рук, окружающие желали чистоты помыслов, тесного и длительного родственного союза.
И кажется, я с этой задачей справился.
А ученому американцу, который приехал сюда для изучения быта: кочевников, стать казахом так и не удалось. Асату оказалось для него тем непреодолимым препятствием, которое встало на пути человека другой культуры.
Иначе он не стал бы жаловаться на Коныса в акимат.
Валерий Ивченко
2001 и дальше: В двух шагах от Дуная
Уж больно привлекательной выглядит возможность выскочить на полдня из большого города, погулять по узким мощеным улочкам, выпить вина, купить сувенирчик и обратно вернуться в Будапешт.
Поездка в Сентендре даже на еле ползущем речном судне по Дунаю занимает около часа.
Городок этот, напротив острова Сентендре на узкой полоске земли между горами и одним из рукавов Дуная, основали бежавшие от турецкого нашествия сербы и иже с ними далматинцы, греки и Бог весть еще кто.
Вероятно, национально-религиозная пестрота и стала главной причиной своеобразного архитектурного облика города.
Каждое сообщество строило свой храм и селилось вокруг него.
Расположенные на разной высоте шесть изначально православных храмов Сентендре, узкие улочки, буквально кружащие вокруг церквей, цветные барочные фасады и шикарная панорама на Дунай и горы вот, собственно — и все, что было изначально.
За исключением, может быть, одной малости — все это каким-то образом уцелело до второй половины пятидесятых, когда в Венгрии стали появляться первые кооперативы и туристы из стран не только победившего строя.
В конце XIX века большая часть сербов овенгерилась, но храмы остались православными, со службой на церковно-славянском языке. Кое-где даже надписи остались: по-русски, с ударениями, как в учебнике.