– Как церковь относится к бессмертию души?
– Душа бессмертна, – отвечал патриарх.
– А как церковь относится к телесному бессмертию? – настойчиво продолжал расспросы Сталин.
– Телесного бессмертия церковь не признает.
– Это очень печально…
Юбилей – 70-летие Сталина – страна торжественно отметила в 1949 году. Однако юбиляр, похоже, остался разочарованным: ничего такого уж оригинального, кроме разве что атомной бомбы да двух фильмов П. Павленко – «Клятва» и «Падение Берлина», – в которых Сталин представлен просто полубогом, он, к своему неудовольствию, так и не получил от верных друзей-соратников. Ничего, соответственного его величию, они просто не в состоянии оказались выдумать. Орден Сталина, который по проекту должен был стать второй после Ордена Ленина почетной наградой, – Сталин отверг как слишком бескрылую инициативу. Ну разве об ордене подобает говорить с Богочеловеком? Вот если бы о личном бессмертии…
Старый Сталин был совершенно явственно неадекватен. Когда-то, в 45-м, он стал живым символом победы в великой войне. За несколько слов – «братья и сестры», – сказанных им в радиообращении 3 июля 1941 года, – он снискал поистине всенародную любовь. А встреча с Рузвельтом и Черчиллем в Ялте дала народу понять, что страной управляет сильный, мудрый и дальновидный политик.
Но он не дал развиться этим чувствам любви и уважения. Не дал народу воспользоваться плодами победы, духом победы, вообще, духом достоинства и независимости, который обрела страна, сокрушившая фашизм. В 45-м или в 46-м у него случились первые инсульты. В 46-м вновь начался террор. Аресты пошли сначала среди военных, потом среди «интеллигентов». Знаменитые постановления по журналам «Звезда» и «Ленинград», травля Ахматовой, вытирание ног о Шостаковича и Прокофьева – это все 46-й и 47-й годы, когда снова, с какой-то параноидальной настойчивостью он запускал машину Страха. Не любовь, а страх должен был сплотить народ. И не случайно самым «мрачным», «тягостным» современники называют именно «юбилейный» 49-й, а за ним еще и 52-й годы. Похоже, никакие подарки и вправду не могли порадовать Сталина, ибо настоящее удовлетворение он получал, только чувствуя ужас, который внушает… Полюбил арестовывать жен избранных жертв, чтоб наблюдать, как ломается и рушится человек. Полюбил захватывающие, как триллер, «дела» и заговоры. Отсюда и фантастическое дело врачей-вредителей в медчасти Автозавода им. Сталина, и разгром «шпионского» Еврейского Антифашистского комитета, положивший начало черносотенному правительственному антисемитизму. Репрессии среди популярных военных генералов, особенно среди входивших в близкий круг маршала Жукова. Аресты – десятками тысяч – солдат и казаков, сражавшихся в 1945-м вместе с войсками Тито на территории вдруг оказавшейся «опальной» Югославии; аресты в среде «братских» компартий; разгром ленинградской парторганизации; гонения и переселения куда-то греков, сектантов. Наконец – совершенно необъяснимые с точки зрения любой логики – аресты ближайших и по-собачьи преданных ему людей: многолетнего личного врача Виноградова, начальника личной канцелярии Поскребышева, начальника личной охраны генерала Власика… Что это? Слепая жестокость монстра? Страх? Болезнь? А под занавес – дело кремлевских врачей-отравителей, нагнавшее ужас на всю морально изуродованную страну, оголтелый «народный» антисемитизм и подготовка к депортации из Москвы евреев в марте 1953-го…
Очевидец
Евгений Евтушенко
«Понять, что такое была смерть Сталина, – очень сложно. И похороны, которые для меня оказались просто принципиально важным событием. У меня были арестованы два деда. Один мой дед был красный командир, самородок вроде Чапаева – Ермолай Наумович Евтушенко, а другой – Рудольф Евгеньевич Гангнус – математик. Поразительно – они дружили! Они подолгу разговаривали друг с другом. Наверное, это были потрясающе интересные разговоры. А потом их арестовали – обоих в 1937 году. Мне было 4 года. Я помню, как пришли за ними, как они прощались со мной. Им дали еще проститься…
Конечно, были процессы, конечно, люди исчезали, и все это было заметно, но гигантский масштаб всего этого попросту не был представим.
И у меня было типичное раздвоенное сознание. Я видел, как в нашем дворе, на 4-й Мещанской, исчезали люди. Разные люди. Неправда, что аресты касались в основном интеллигенции. И рабочих арестовывали, разных людей… И у нас там жил один КГБ-шник в доме, так он запил даже, знаете. Я думаю, ему просто было стыдно смотреть людям в глаза… Мать никогда не объясняла мне, что случилась с дедами… Очень туманно мне говорили, что они, мол, в командировке дальней…