Впрочем, веселая жизнь Парижа имела и свою оборотную сторону — множество распадавшихся браков, постоянные измены и как следствие — приютные дома, переполненные брошенными детьми, мешавшими их матерям вести эту веселую жизнь, — вот каков был Париж того времени.
Вот в этом-то мире, где перемешались золото, искусство и отчаянная борьба за признание, любимец бульваров и известный остроумец Надар сделался одним из королей, принимая все законы окружавшего его мира, в том числе и Закон личной свободы, при котором буржуазная мораль просто не действовала.
А потому он просто не мог жить согласно установившимся нормам поведения. При этом нельзя сказать, чтобы это было ему в тягость — его любовницы менялись как перчатки, поскольку Надар, как ни странно, часто влюблялся. И подобное отношение к женщинам волей-неволей отражалось и на его искусстве — никто не мог показать красоту женского тела так, как это делал мастер. А потому именно Надар явился основоположником жанра ню. И при всем при том он, совершенно очевидно, обладал определенными (пусть и весьма своеобразными) представлениями о нравственности. Однажды в разговоре с Гонкурами он с некоторой даже надменностью выразил сожаление, что не может прочесть «Госпожу Бовари», так как ему сказали, что роман этот безнравствен, впрочем, не менее безнравственными он считал и книги Бальзака.
Столь категорично отрицательно относившийся к книгам Бальзака и Флобера, Надар считал для себя абсолютно естественным делом содержание сразу нескольких любовниц. И в этом не было ничего удивительного — подобное «поведение» не считалось аморальным, оно было как бы вненравственным, поскольку вообще не входило ни в какую систему моральных категорий. Это был естественный способ жизни в условиях богемы, являвшийся той основой, на которой так или иначе зарождались великая литература, великая музыка и великая живопись, иначе говоря, все французское искусство XIX века.
Надар в то же время был весьма заботливым сыном — мать жила именно у него, а не у младшего брата. Сын — Поль Надар унаследовал дело отца, став под его руководством блестящим фотографом-портретистом, правда, гораздо более успешным в коммерческом смысле, а не в художественном.
...Официальным историком богемы считается Анри Мюрже, написавший «Этюды богемной жизни», которые легли в основу либретто оперы Пуччини «Богема» (1896 год). В 1863-м чахотка свела его в могилу, а умер он в буквальном смысле слова на руках у своего ближайшего друга — Надара. Надар же, будучи к тому времени, помимо всего прочего, блестящим писателем, естественным образом занял его место, став хроникером и бытописателем парижской богемы.
Благодаря Надару фотография, считавшаяся прежде занятием едва ли не презренным, получила признание у самых строгих ревнителей классического искусства. Так, знаменитый художник-академист Жан Огюст Доминик Энгр, не терпевший ни малейшего посягательства на каноны классической живописи, человек, который чуть не умер от горя, узнав, что ненавидимый им за вольности в творчестве романтик Эжен Делакруа был избран в почетнейший Институт Франции, заказывал Надару портреты всех моделей, которые он хотел иметь в своей коллекции. С них он и писал свои картины. Впрочем, абсолютно так же поступали и романтики, и реалисты. Видимо, поэтому художники называли Надара не иначе, как Тицианом фотографии.
Надар считал, что фотография является прямым следствием взаимодействия автора и модели, а потому, общаясь с персонажами своей портретной галереи, он старался запечатлеть их в самые яркие моменты, когда в процессе общения в них приоткрывались закрытые доселе черты характера. Именно поэтому портреты Надара ценились художниками за глубокую психологическую достоверность образов.
Квинтэссенцией художественной жизни Франции и ее «официального искусства» являлась ежегодная экспозиция современных произведений искусства, которая называлась Салоном, поскольку в начале XVII века она проводилась в Квадратном Салоне Лувра. Именно на этих выставках демонстрировалось то, что и называлось «салонным искусством», то есть искусством официально признанным, отвечающим строгим нормам академической живописи и скульптуры. Строжайшее жюри, состоящее из членов Французской Академии, проводило для Салона ежегодный отбор произведений. Так вот, Надару удалось добиться невероятного — в Салон 1859-го была включена и фотография.
Между тем в художественной жизни Франции возникали новые тенденции, не желавшие оставаться в тени, они нарастали, и вместе с ними нарастало сопротивление жюри новым веяниям искусства. Это привело к тому, что в 1863 году из 5 000 представленных картин было отвергнуто 3 000. В это дело вмешался сам Наполеон III, разрешивший в том же помещении Дворца Промышленности, в котором размещалась и официальная экспозиция, открыть так называемый Салон Отверженных.
Но уже в 1874 году художники, члены нового «Анонимного кооперативного общества художников, скульпторов, граверов и литографов», и друзья Надара, среди которых были Сезанн, Моне, Дега, Сислей и другие, оказались в ситуации, когда, пытаясь противопоставить себя официальным требованиям жюри, не смогли найти возможности выставиться в другом месте — никто не осмелился взять на себя такую ответственность, поскольку по тем временам черты нового направления в искусстве были слишком революционными. Тот, кто решился бы помочь художникам, непременно навлек бы на себя гнев властей и был бы немедленно подвергнут остракизму в прессе. И только неистовый и бесстрашный Надар предложил свою помощь. В его мастерской, на бульваре Капуцинов, 35, состоялась первая выставка Общества, проходившая целый месяц — с 15 апреля по 15 мая, на которой было представлено 165 картин. Вход стоил один франк, а каталог выставки — 50 сантимов.
И именно после той выставки эта группа художников получила название импрессионисты. Оно было дано ей по названию картины лидера нового направления Клода Моне — «Впечатление. Восход солнца» (от франц. impression — впечатление). Безусловно, для Надара предоставление художникам своего ателье было шагом в высшей степени эксцентричным, но в то же время от скандала, вызванного выставкой, он получил огромное удовольствие, прекрасно понимая, что это — лучшая реклама для его салона.
До 1886 года Надар продолжал руководить фотосалоном, пока не передал его своему сыну Полю. Символично, что именно в 1886 году импрессионисты рассорились друг с другом, а общество художников распалось.
Но энергичная натура Надара, несмотря на то что ему было уже 66, по-прежнему требовала выхода, а потому он продолжал руководить изданием журнала под названием «Парижский фотограф».
В том же 1886 году Надар вместе со своим сыном впервые в мире опубликовал фотоинтервью, названное «Искусство жить 100 лет». Это была серия фотографий 100-летнего химика Шевреля, сфотографированного в день его 101-й годовщины, и сопровождавшаяся подписанными под каждым снимком фразами, произнесенными во время съемки. Выложенная в ряд 21 фотография представляла собой уже практически готовый фильм, правда, застывший на бумаге. «Оживили» же фотографию в 1895 году братья Люмьер.
Надар занимался фотоинтервью почти до конца 90-х годов, одновременно продолжая руководить студией в Марселе. Отменное здоровье и исключительно энергичная жизнь весьма способствовали его долголетию. Он дожил до 90 лет, что по тем временам считалось просто мафусаиловым веком. В течение последних лет жизни Надар продолжал думать о себе как о «безрассудном человеке, всегда готовом броситься в поток, чтобы плыть снова». Он пережил всех своих друзей, оставшись, по сути, единственной живой реликвией давно ушедшей эпохи.