Услышав это имя, я не поверил своим ушам...
«Сормовский» стоял у причала. Капитан был на берегу.
— Посидите в кают-кампании, подождите, сказал вахтенный штурман.
Минут через пятнадцать дверь отворилась, и в кают-кампанию вошел капитан.
Невысокий, крепкий, стремительный — взгляд и фигура опытного боксера. Он крепко пожал руку, спросил, зачем мы здесь. Он чем-то был озабочен и, по-видимому, не склонен к длинному разговору.
— А-а... Конвои? Ну, это очень просто. Капитан все думал о чем-то своем. — В море все ясно и понятно. И нет там того, что не может быть неясно и непонятно. А вот после долгого пребывания в море человек попадает в такую обстановку на берегу, что не только рассказать, понять-то невозможно.
Вдруг капитан рассмеялся, и что-то удивительно знакомое появилось в его лице. Что? Это я понял потом.
— А, ладно... Правда, из меня плохой рассказчик... И нападения на конвой были настолько скоротечны, что, оказавшись в воде, не очень-то жаркой, почувствовал — вся память куда-то девалась. И не удивительно, что многие после таких происшествий попадали в психиатрическую больницу, ничего не помня о прошлом. Да и выглядели мы, когда нас вытаскивали из воды, прямо скажем, не как герои. И никто не спрашивал, хочешь ты или не хочешь идти потом в море. Просто направляли в отдел кадров — и кончено. И все тут. А в море размышлять некогда. Сутки заполнены вахтами, тревогами, наблюдением за воздухом, за горизонтом. А возникает опасность — бежишь к своему расчету, привязываешься к «эрликону» ремнями и все такое... И некогда думать, опасно или нет и не будет ли для тебя этот рейс последним. Вот, кажется, и все про конвои. А подробнее — заходите, вот адрес. — И он протянул визитку. — Недолго я буду на берегу. А вы в Москве разыщите Чудова Вадима Владимировича. Вот кто может рассказать. Замечательный парусный капитан. В войну ходил на торпедных катерах в тыл врага. У него и английские, и американские ордена, «Золотой Орел» за храбрость. Я был как-то в Москве, но не разыскал его. Времени было мало...
Капитана закружили береговые дела, стоянка оказалась короче, чем предполагалась, «Сормовский» ушел в рейс, и встреча наша отложилась.
Но за это время мне удалось разыскать капитана Чудова, командира торпедного катера, совершавшего невероятные по дерзости нападения на фашистские корабли. С его помощью я смог просмотреть и архивные материалы — рейсовые донесения, вахтенные журналы, приказы, распоряжения тех лет... 1942 год. И Тихий океан, и штормовая Атлантика, Карское и Баренцово моря, Карибское и Охотское воспринимались в документах одним Военным океаном..
Арктический конвой. Как романтично, мужественно, прямо по-джеклондонски звучит. Но только им, морякам торгового флота и кораблям охранения, предстояло узнать, что скрывается за этим.
А как сказочно назовут свои боевые действия немцы — операция «Вундерланд» — «Страна Чудес».
Арктический конвой в «Стране Чудес»... А это значит — по приказу немецкого командования «Днем, ночью, в шторм, в туман, во льдах, среди открытого океана, с неба, из-под воды, на воде — «Топить их всех!» А тех, кто спасается на шлюпке, на плоту, на обломке, — расстреливать в упор, подходить и не брать в плен никого, снижаться и расстреливать на бреющем полете. Топить их всех!
И теряли суда конвои. Из девятнадцати транспортов «PQ-13» погибло пять: из двадцати пяти судов «PQ-15» три ушли на дно. Конвой «PQ-16» атаковало сто восемь бомбардировщиков и торпедоносцев, и к исходу первого дня, 27 мая 1942 года, было потоплено шесть судов. В июле сорок второго произошло самое трагическое, самое мрачное конвойное сражение, «один из самых печальных эпизодов последней войны», по определению Уинстона Черчилля, — разгром каравана «PQ-17». 22 торговых судна из тридцати трех были потоплены. Две трети нужного для фронта груза пошло на дно — 123 тысячи тонн. Трагическим это сражение было еще и потому, что караван охраняло такое количество кораблей, какого никогда не было у конвоев, следовавших в Россию. Союзники уклонились от встречи с «Тирпицем» и «Адмиралом Шеером» — конвою был дан приказ отойти на запад, а каравану судов рассредоточиться и самостоятельно следовать в порты. Пароходы и люди стали беспомощными жертвами подводных лодок и торпедоносцев.
«Мама! Я проклинаю тот день, когда ты меня родила!» — кричал моряк с «Христофора Ньюпорта», прыгая в ледяную воду.
Больше трех недель наши военные корабли подбирали моряков с погибших судов в самых различных местах Баренцева моря...
«Конвои в Россию превращаются в привязанный у нас на шее камень!» и Черчилль заявил Сталину о намерении прекратить отправку конвоев в северные порты России.
Шел июль сорок второго, события на фронте решали все. И все теперь зависело от того, будут ли идти суда с военными грузами. Фронт не мог ждать! И Наркомату Морского флота был дан приказ — отправлять суда в одиночное плавание. И шли пароходы, падали в океан по «капле»... Шли старенькие, допотопные, тихоходные — с высокими трубами, коптившими небо, с побитыми бортами, замазанными суриком и шарового цвета краской — цвета войны, — шли трудяги-пароходы. Шли из Скапа-Флоу, из Рейкьявика и Акурейри, из Нью-Йорка, Сан-Франциско, Сиднея в Мурманск, в Архангельск, во Владивосток. Шли, чтобы разгрузить в порту трюмы и снова уйти, снова идти с востока на запад, с запада на восток.
Шли без огней, выбирали самые сложные пути — лед, шторм, туман.
Шли молча — весь океан стал теперь «зоной молчания». В эфир радист мог выйти только один раз — если тебя, твое судно топила вражеская лодка или топил вражеский самолет. Только один раз мог дать в эфир радист координаты своего судна: «В такой-то точке вражеская подводная лодка». Или: «Даю координаты действия авиации противника. Они потопили нас. Все, кто меня слышит, уходите из этого района. Здесь враг».
Им не могли, не имели права, не должны были приходить на помощь друзья — торговые моряки. И они знали об этом, и не помощи они просили помогали друзьям, погибая. Помочь им могли только военные моряки — эсминцы, сторожевики, торпедные катера, корветы охранения. Хорошо, если близко был берег, а в открытом океане?..
«Зона молчания» поразила океан. Гнетущим молчание было на суше. Ничего не известно о судьбе моряка, порой всю войну. Они были торговые моряки, на них не приходили воинские похоронки. Получают родные довольствие в пароходстве, — значит — ты живой! Им не присваивали воинских званий, и в военных билетах тех, кто вернулся домой, долго еще будет стоять: «в войне не участвовал».
Больше нет пароходов, возивших военные грузы. Мало осталось и моряков, ходивших в арктических конвоях и одиночных «капельных» рейсах. И самой первой «каплей» был старый пароход «Фридрих Энгельс». И рулевым на нем — двадцатидвухлетний Евгений Лепке.
С капитаном Лепке снова мы увиделись в Калининграде лишь пять лет спустя. Теперь он больше не плавал, работал где-то на берегу, а где, так и не сказал. Позвонив ему прямо из аэропорта, я сразу же поехал к нему домой.
— Сейчас я разыщу фотографии «Веги», — кричит капитан Лепке из другой комнаты, — тут сам черт ногу сломит, неразбериха такая...
Дом у капитана удивительный. На полках карты, морские книги, каравеллы. Все двери в квартире он сам разрисовал летящими клипперами, высокими фрегатами, штормовыми волнами и парящими в облаках альбатросами... Он сам и рисует, и мастерит. И кинолюбитель, и записывает на магнитофон пиратские песни...
На стене — огромный портрет Джека Лондона работы юного Женьки Лепке. Глядя на портрет и на хозяина дома, я поражался их сходству. Так вот почему лицо капитана показалось мне при первой встрече знакомым...
С него все и началось, — смеется капитан и удобно усаживается в кресло с альбомами в руках. Джек Лондон виноват во всех моих приключениях... В детстве я был страшно упрямый и ни за что не хотел учиться. А чтоб читать, так для меня это гроб был. Читать я терпеть не мог. И вот как-то отец принес домой книжку и стал мне читать. «Мичман Изи» называлась она. Читает он этого «Изи», а мне настолько интересно, что я его только и тороплю: «А что дальше? Что дальше?» «А дальше читай сам!» И отдает мне книгу. Не поверите за две недели я выучился читать. А потом и пошло... В двадцать девятом году отец выписал полное собрание сочинений Джека Лондона, знаете, было такое приложение к журналу «Всемирный следопыт». Ночей не спал, пока не прочитал все от корки до корки. И когда под утро засыпал — все мне снились паруса в море и патруль в Мексиканском заливе.