— Я ужасно не люблю журналистов, они вечно суют нос не в свое дело. Но капитан сказал, что вы — бывший кадет. — И в знак дружбы протянула мне бокал.
Потом, вы не поверите, — мы танцевали. Она рассказала мне, что бросила свой домик под Гамбургом, сад с вишнями и яблонями, своих внуков и, да-да, правнука, когда узнала, что в Бремерхафен приходит бывшая «Падуя» — «Крузенштерн». Она села на велосипед и отмахала 250 километров, чтобы хоть немного, но поплавать на старом барке.
— Мы с ним, как близнецы, — смеялась она заливисто, — родились в одном городе, в одном и том же году!
У самого борта светились огни Фредериксхавна. Гретхен ушла, у нее еще были какие-то дела — как-никак, она руководит клубом «Друзей «Крузенштерна». Как ее настоящее имя? Да зачем знать? Пусть она так и останется «безумной Гретхен». А для меня так и останется загадкой, зачем ей понадобились старинные песочные часы.
Вот мы и добрались наконец до маленького датского городка Фредериксхавн, но сразу на берег мне сойти не пришлось. Только я собрался пойти в город, как вижу: навстречу мне по трапу поднимается курсант Миша с рюкзаком за спиной.
— Миша, привет, ты где пропадал?
— Да мы с ребятами по «интерченчу» на шотландской бригантине ходили.
— Ну и как?
— Класс!
— Тогда пошли в мою каюту. Все подробно расскажешь.
Миша снял рюкзак с плеч, взъерошил волосы, курносый нос пополз вверх, глаза засветились:
— И вы мой рассказ в «Вокруг света» опубликуете?
— А как же иначе, Ми-и-ша!
Его обветренное лицо превратилось в сплошную улыбку:
— И журнал пришлете? Домой, маме, во Псков?
И вот мы сидим с Мишей в каюте и одновременно перемещаемся в прошлое, в тот вечер в Бремерхафене...
— Вечером 25-го июля, — начал рассказ Миша, — мы с ребятами начистились, нагладились, навели марафет и с рюкзачками выскочили на причал. Немцы на моторной лодке отвезли нас на бригантину. «Жан де ля Лун» называлась она... «Лунный Жан», что ли... — строилась-то она во Франции, в 1957 году. Два года назад ее перекупил шотландский капитан Джон Рид, и теперь они с Шеллой, с женой, «гоняются» и берут молодых ребят «оморячивать». Ну, это я уж потом узнал. А тогда — подплываем на моторке, а у них — носки на веревках сушатся, рубашки, белье какое-то. Вся палуба завешена, да и команда какая-то зачуханная — девочка и трое парней. Остальные по «интерченчу» к нам на «Крузен» ушли. Поднялись мы на палубу, а Славик, приятель мой, оглядел все это неодобрительно и говорит: «Ванька с Луны», вот как называется эта посудина».
Нам показали где что, потом покормили — на палубе куча блюд — выбирай, что хочешь. А пиво за свои деньги, в баре. Каюта хорошая, удобная, но иллюминаторов нет. Кругом темное дерево — вся бригантина отделана под старину.
Утром вышли в море, познакомились с капитаном. Он угрюмый такой, неразговорчивый, а жена его, Шелла, веселая, добрая. Старпом, он же боцман, тоже с женой. Еще там был художник, моряк хороший — клево узлы вязал. И лесник, тот уже вовсе дедушка, лет 45-50, хотя совсем новичок. Но всем им, видно, нравится плавать. Не ради гонок — на старости лет мир посмотреть.
Идем первый день — ветер хороший, баллов 5-6, палубу заливает, качает вовсю — мы-то на огромном «Крузене» к качке не привыкли. Ну, мы «чаек и попугали»... Понимаете, да?
— Понимаю, Миша.
— Вот. А когда принялись за дело, то и «про чаек» забыли. Делали все. С утра до вечера, с ночи до утра — кому какая вахта выпадет — и паруса поставить, и перебрасопить реи, и на камбузе помогать, и гальюн драить.
В парусах у нас больше всего Славик разбирается. Мы-то все радисты, а он с судоводительского, профессиональный яхтсмен. Он в этом деле «черепит». Как только вышли, он сразу посмотрел на паруса и говорит старпому: «Ну что такое! Что это у вас паруса хлопают?! Надо набить». Старпом так вежливо: «Давайте набьем». Набили. Отлично поскакали.
Все они, конечно, фанаты, но не профессионалы. Даже снасти не помнили, где какая. И к каждой таблички прицепили, — где шкоты, где брасы. Капитан, конечно, знал, но вот дает он команду старпому-боцману, а тот достает тетрадочку и по тетрадочке шпарит команды. Вот он орет нам что-то, а мы на него тупо так смотрим, по-английски не врубаемся. Тогда он что-то орет художнику, художник что-то леснику показывает, а тот и сам ничего не знает, рыскает: «Где же этот фал, черт бы его побрал!» Лесник дерг за одну веревочку — нет, не та. Дерг-дерг другую — ага, поехало. Значит, это фал. Потом и мы приноровились. «Рей за фал поднять!» — поднимаем. «Шкот потравить!» — тянем этот шкот. А потом решили английские команды упростить. Отдавать назад, травить, — у нас просто: «Изи!» А тянуть — просто «Пул!» А ветер хороший, но изменчивый. Надо часто реи поворачивать, брасы тянуть. Ну, мы и кричим друг другу: «Пул! Пул! Пул зе брейз!» Смотрим, а англичане катаются по палубе. Прямо помирают от смеха. А мы растерялись: чего они ржут?
Крис, отличный парень, нам все и объяснил: «У нас «пул», в смысле «тянуть», говорят совсем в других случаях. В смысле «пул зе герлз», понимаете, да?
— Не-е, Миша, не понимаю.
— Ну, это по-русски будет...
— Миша! Не надо по-русски. Что скажет мама во Пскове?!
— Ну да! А мы орем «Пул зе брейз! — тяни брасы!» Заржешь тут...
Ничего, освоились. Зато в морском деле мы дали фору их кадетам. Они как? Лезут по вантам — за каждую балясину пристегиваются. Раз! Поднялся — пристегнулся. Два! Поднялся — пристегнулся. А нам: «Двое русских, на топсель!» Мы ремни надели — у них такие лифчики под грудь, — и «фр-р-р!» — взлетаем, ставим, вниз слетаем. Фр-р-р! — порхаем только! У нас же привычка, у нас же на «Крузене» мачта с мачтой соревнуется, кто быстрее паруса поставит. Они на этом «Ваньке с Луны» еле ползут на самый верх. А нам что эти 25 метров! У нас на «Крузене» пятьдесят пять... Да мы и когда по реям разбегаемся — не пристегиваемся.
Они только удивляются, а мы фрю-юить, и все сделали. А потом и англичане за нами бегать стали. Поняли, что к ним пришли не болваны, а люди бывалые. Ну а Славик, тот вообще раздухарился, старпому стал указывать — что подобрать, где подвернуть. Старпом уже на второй день ему сказал: «Надеюсь, вы меня хоть чему-нибудь научите». А Славик так процедил сквозь зубы: «Мэ-э-би..» Дескать, может быть.
Сначала мы, как и все парусники, шли вдоль западного побережья Германии. А как вышли к Дании, то повернули на северо-восток и пошли датскими озерами.
— А был какой-нибудь смешной случай, кроме «пул зе брейз»?
— Навалом. Зашли мы в какую-то рыбацкую деревушку, капитан взял на нашего «Ваньку» еще двух ребят. Из Дублина, с ирландской шхуны. И вот день идем, другой, а у этих ирландцев рожи хмурые, надутые. Ни с кем не разговаривают. Мы к ним вечером подошли: «Чего вы, ребята, такие смурные? Что вам не нравится?» А они так плечами пожали, рожи сделали и говорят: «Мы ничего не понимаем. Шотландцы так быстро говорят — ничего не понять». Мы так и сели. Свои вроде, шотландцы и ирландцы, а друг друга не понимают. А как нам быть с нашим английским?!
Итальянцы задавали тон. У них были резиновые шары, которые они наполняли водой. Бросишь — разрываются, как бомбы. Вот они идут вдоль причала, вдоль строя кораблей, и бомбят. А англичане еще не завелись, не зажглись еще. Хмуро так смотрят. А потом уже, в другом порту, англичане завелись. Брандспойты врубили, ведра с водой приготовили. Пиратский флаг подняли — проснулось, наверное, их «дрейковское» прошлое. Решили взять итальянцев на абордаж. Англичане все ближе, ближе, а итальянцам хоть бы хны: покуривают, разговаривают, на англичан даже не смотрят. Англичане — бах! бах! — ведра с водой на них. Ноль внимания! Англичане уже сошлись борт о борт — бах! бах! — отбомбились. Собрались отходить. И вдруг из люка выскакивают два итальянца, и вот такие шары у них, ну, литров по шесть. Бабах! — англичанам — бабах! Прямо в кокпит. Ну, у тех внутри потоп, все залило! Англичане прямо ошалели. Вот на таких нотах мы и шли...