И вот — Девятинский перекоп. Поражал воображение современников. Разом отсек крутейшую излучину Вытегры, спрямил судовой ход. Да и шутка ли было — очутиться первым зрителем 1896 года, когда закончилось на Мариинке великое переустройство, в темной глубине рукотворного каменного ущелья, пройти прямые его полверсты аккуратными шлюзованиями, узнать, что стройка велась пять лет да не вручную, а взрывами сверху, а снизу в туннель загонял паровоз вагонетки, чтобы вывезти рухнувшую в колодцы породу! Размышляли, наверное, о мощи человека и о победах над природой... А нам, знакомым с иными победами (вон лязгает за лесом волгобалтовский шлюз № 6), кажется — как же эти-то в нее вписывались!
Ныне березки тянутся на откосах стройной густой порослью, не одолеть каждой всю высоту в одиночку, а только вместе. В просветы видно внизу, как торчат из красной глины белесые ребра брусья вскрытого каркаса шлюзовых стен, а местами еще подножье березовому строю — ровные венцы над ручейной заводью. Каждый шлюз был — 80 метров длины.
— 25-й, 24-й и 23-й, — называет Галина Георгиевна у последнего, с поваленной мшелой створкой ворот и второй стоячей, от которой к берегу, к круглой железной шишке с отверстиями, почти незаметной в траве, идет железная зубчатая рейка.
— Вот так, — отведя руки вниз и в сторону, учительница делает несколько шагов вокруг шишки, будто бревнышко вставила в отверстие и ворот вращает. — Вот так ручку катали, открывали створы...
После обеда путеводитель мой — старинный труд инженера Пстрашеня «Мариинская система. 1810 — 1910». Сижу у бревенчатой переправы и читаю: «За шлюзом св. Андрея расположены в знаменитом Девятинском перекопе три шлюза святых Самсония, Михаила и Владимира. Плотина, общая для этих трех шлюзов, находится в староречьи на месте старой плотины св. Самсония» — с этим ясно, плотина тут, а бечевник, укрепленная тропа для «тяглецов» и лошадей, — вот он, зеленеет сочно в том берегу под уже затененным склоном. Ведет меж зарослями, сворачивает в перекоп и у Самсония упирается в чашу. Все ж я иду, лезу, отмахивая цепкие ветви, прыгаю по гнилым подмытым брусьям, а местами и вовсе карабкаюсь по склону. Конечно, люблю я заросшие руины великих империй, но вес ж с радостью выбираюсь на солнце и холожу ноги в бегучей воде.
А сердце греет надежда: «На 234 саж. ниже шлюза св. Владимира находится шлюз св. Павла, знаменитый своею плотиною, обслуживающей вместе с Павлом и три следующие шлюза». Да, да, та самая, возведенная на водопаде, где 4,5 сажени разность уровней, где широкими пенными валами катятся струи по ступеням трех каскадов! Нет книги про Мариинку без ее фотографии.
И я шагаю к ней, как молодой влюбленный, и выхожу из перекопа на раздолье, и является мне водохранилище между нынешними шлюзами №5 и №6, а вот и вовсе впадет в него Вытегра под мостиком, да только у меня глаз наметан, и в дамбе мостика я различаю острый контур шестиугольного сруба, след бычка плотины святого Павла. Шлюз тоже угадывается, полузасыпанный, а вот следующих — Кирилла, Бориса, Фому — видеть мне уже не дано.
— Очень хорошая была система, — неторопливо вспоминает назавтра Николай Дмитриевич Крюков. — Строили люди грамотные, высокообразованные, культурные...
И очень хорошо здесь сидеть за столиком, в тени у бревенчатого дома в деревне Маркова, куда продрался я к вечеру сквозь зеленое и парное комариное царство, сквозь тальник, поглотивший прославленную марковскую лестницу — «шесть шлюзов св. св. Иакова, Алексея, Глеба, Федора, Иоанна и Василия, обслуживаемых плотиною первого шлюза». Я карабкался по крапивистым склонам безводных межшлюзовых бассейнов и шел ручьем по их ровному песчаному дну, шагал желтыми одуванчиковыми полянами бечевника и черпал сапогом охристой жижи в канаве параллельного, «петровского» шлюза и вычислил, меряя инженерные следы шагами, что было там сразу два их — двухкамерный Иоанн и однокамерный Василий плюс промежуточный бьеф — итого 160 шагов. А когда выбрался я на свет, то удача — Николай Дмитриевич Крюков, бывший начальник марковского гидроузла, хозяин шлюзов от 6-го и до 17-го, а при них — четырех плотин.
— Ведь сколько шлюзов, — продолжает он теплым голосом, — а крупных аварий не было: это ж чудо!
— И у вас было впечатление, что вы трудитесь именно на чуде?
Конечно. Приходилось быть прорабом и разбирать деревянные конструкции. Так все, особенно подводные — это высшее качество работ и инженерная мысль.
— А что-то вас особенно восхищало?
— Да, шпунтовые линии. Ведь напор трехметровый, вода может просочиться, все размыть и разрушить. Поэтому на каждой голове шлюза (на каждом его входе) забивались ряды брусьев, соединенных друг с другом — шандорная шпунтовая линия, королевая, водобойная, сливная. На них садилась шапка — брус тридцать сантиметров на тридцать. А на королевую, где упор для ворот, так и 60 на 60. И такую махину вручную спустить, затащить, положить точно, выверенно, гребень в роечку усадить и подконопатить очень большое нужно было умение!
Мы гуляем еще с этим мягким, размеренным человеком по его бывшим владениям: вот яма 11-го шлюза, Наталии, и остатки плотины, вот 10-й, Екатерина, под склонившимися березами уходит по последние четыре венца в Волго-Балт. А что? Шлюз заполнен, чтобы вошел, например, однопалубный винтовой «Шексна», сутки рейс от Вытегры до пристани Чайка, и не надо на нем мне каюты ни 1-го, ни 2-го класса в надстройке, ни тем более «плацкартного» места в трюме, в такой сочный закат я займу сидячее на крыше, откуда, если дождь, слякоть, а особенно осенью снег, пустят в трюм греться.
— Я слышал, мариинские пароходы называли «голубчиками».
Так это местное название, — улыбается Крюков. — Пойдем, говорят, на голубчик! Он в систему заходит, буфет работает, пивом торгуют, водку на разлив, бутерброды.
— Просто как в ресторан садились?
— Да, тут вот — километр-два проедут, адальше 16-го, 17-го нашего далеко уже, так на 16-м стараются все заядлые уже нагрузиться и веселенькие обратно идут.
Да, вдвойне жаль, что нет сегодня голубчика. Последний автобус мой давно ушел. В светлых сумерках я шагаю по Девятинам, любуясь, как розовеют башни дальнего волгобалтовского шлюза, как спит на розовой воде «Метеор». Только в желудке у меня пусто. И ничего не успел купить. Но подхожу я к школе, где стал на постой, — и поджидает меня добрейшая Галина Георгиевна с банками салата и шей из кислицы, с обещанием завтрашних новых встреч с живой Мариинкой.
Пароходы, пароходы,
Пароходы, буксера!
Пароходские ребята
Целоваться мастера! —
... — и смеется, скрывая смущение, Антонина Кузьминична Даньшина. Голос не старится, а сама — до жил высохла, потемнело лицо. Только взгляд подслепших, темно-синих глаз упорен, как на снимках у той молодой Медведицы. Все ее звали так, все ей пришлось брать силой.
В тридцать втором было ей девять лет, когда увели отца — просто зажиточно жили. Она пошла в няньки. А в тридцать девятом, когда поступила на 22-й шлюз, то поставили ее в первый день «на верхнюю работу»:
— Вы представляете, — с замиранием вспоминает она, — надо открыть ворота. Я — никак не могу. Ну ни с места. Вахтенный, мужчина все-таки, приоткатал немножко, я взяла. У меня все трещало! Думала, все жилы лопнули, и руки потом очень долго болели.
А после подсказал он, что когда шлюз наполнится, то потом оттуда идет волна. Вот с нижних ворот — волна, и все глядишь, как она идет, тут нажмешь — легче открывается.