В марте 1918-го на IV съезде Советов на повестке дня стояло обсуждение «поведения члена РКП(б), наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву». Далее последовал арест. Дыбенко грозил расстрел. Что же сделала та, для которой общественное всегда доминировало над личным? Не обращая внимания на увещевания товарищей, а главное — на угрозу своей, как политической, так и государственной, карьере, Коллонтай бросилась спасать своего Орла. Она написала заявление об отставке с поста Наркома государственного призрения, что, было, разумеется, очевидным протестом. Ей этого не простили и не забыли.
«Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное — несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ...». Заметим, что это письмо писалось «государственному преступнику», «врагу рабоче-крестьянской России».
В своем любовном запале Коллонтай была неукротима. Ей удалось добиться разрешения о свидании с Дыбенко. А придя к нему в тюрьму, она выразила немыслимое для нее, такой вольной птицы, желание стать его женой. Об этом событии стало известно из утренних газет. На самом деле никакой отметки о рождении новой семьи в Книге записи актов гражданского состояния не значилось. И тем не менее расчет Коллонтай был верен — она сумела привлечь внимание к судьбе несправедливо очерненного узника. Более того, ей на правах законной жены удалось взять его на поруки. В итоге на состоявшемся в Гатчине суде Дыбенко был оправдан.
Вся Балтика, которая до этих пор явно ревновала Коллонтай к их незабвенному вождю, бурно праздновала победу восторжествовавшей справедливости. В условиях этого подъема Коллонтай с присущей ей патетикой писала, что, не мысля жизни без любимого, действительно была намерена вместе с ним «взойти на эшафот».
Правда, настоящим эшафотом этой любви оказалась их дальнейшая жизнь: с долгими разлуками, противоречивыми характерами, не знавшими компромисса, бытовой неустроенностью, крайней усталостью и полной неизвестностью впереди. «Дан приказ ему на Запад, ей — в другую сторону» — это можно было сказать и о них. Коллонтай ехала выступать на митинг к орехово-зуевским текстильщикам, Дыбенко — в Крым организовывать партизанское движение. Далеко не регулярно, через чужие руки, она получала от своего Орла помятые «цыдульки»: «Дорогой мой голуб, милый мой мальчигашка...» — писал он, не замечая того, что она на 17 лет старше его. Их свидания — в вагонах, в чужих квартирах, в отведенных на одну ночь разномастных помещениях — были коротки. Не только часы, каждая минута, проведенная вместе, была на вес золота.
Между тем именно в это, непростое для них и для всех остальных, время появилась очередная статья Коллонтай, прославившая ее имя больше, чем все брошюры о светлом завтра, вместе взятые. Суть теории «стакана воды», изложенной в ней, состояла в том, что в свободном от буржуазной морали обществе человек имеет полное право удовлетворять свои половые потребности с той же легкостью, с какой он способен выпить стакан воды. Впрочем, судя по всему, теорию эту Коллонтай распространяла на всех, кроме своего Павла. Однажды она обнаружила в кармане его гимнастерки любовные записки к нему сразу от двух женщин. Ревность, чувство, которое, как мы помним, ей было неведомо, острым ножом подступило к горлу. Банальная эскапада бдительной жены дорого обошлась их союзу. Объяснения и оправдания убивали ее своей прозой и элементарной пошлостью. Финал был до смешного мелодраматичен: «Не лги. Мне все равно, где ты был. Между нами все кончено». Сколько раз она натыкалась на эти слова в читанных ею в молодости отвратительных, по ее мнению, любовных романах!
И все же первым не выдержал Павел. Не желая затягивать решение вопроса, он воспользовался «помощью» своего испытанного товарища, неизменно находящегося на его поясе в кобуре. Коллонтай нашла Дыбенко, лежащим на полу в луже крови: «Павел был еще жив, Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца». Списку ее невольных жертв не суждено было увеличиться. Если, конечно, не считать одного, знакомого еще по бальным залам, офицера, пустившего себе пулю в висок, после того, как он узнал, что божественная Шурочка «спуталась с матросней», да тихо отошедшего в иной мир бывшего мужа, на похороны которого ей выбраться из-за своей крайней занятости так и не удалось. Павла она выходила. Ему нестерпимо было видеть в ней свидетельницу своей слабости, и все же узы, связавшие их, рвались мучительно. Ей, все-таки ушедшей от него, вдогонку летело: «Переживаю трагедию моей жизни». Но она не вернулась...
Просьба Коллонтай к Сталину направить ее на работу за границу была не случайной. Она прекрасно понимала, что в ее умении агитировать больше никто не нуждался, а ее скандально известная теория «стакана воды» не находила ожидаемого отклика даже в рядах освобожденного пролетариата, не говоря о сильно поредевшей интеллигенции. Сын Миша вырос. Иногда он с ней общался, но особых чувств не демонстрировал.
С 1922-го вплоть до победного 45-го Коллонтай — с редкими интервалами на дипломатической службе. Норвегия, Мексика, Швеция — слава первой в мире женщины-посла, почет и уважение сильных мира сего, комфорт старой доброй Европы, красивые, добротные туалеты — все эти, столь ценимые ею составляющие жизни помогали сохранять душевное равновесие. А это было нелегко — в Советской России бушевал террор. Ее друзей и знакомых выкашивали не старость и болезни, а лагеря и «вышки». В 1938-м она узнала о том, что «враг народа» Дыбенко расстрелян. В годы войны она получила похоронку на сына.
Коллонтай умерла, не дожив до своего 80-летия пяти дней. На краю ухода в небытие ей суждено было испытать неведомый еще род любви — горячее бабушкино чувство к внуку Володе. Это имя воскрешало молодость и любовь... Какие еще, даже самые высокие идеи могут стоить этих двух слов?!.
Людмила Третьякова
Загадки истории: Месть Посейдона
Однажды Посейдон, бог морских глубин, послал Миносу белого красавца-быка, чтобы тот принес его в жертву. Минос же нарушил обет, данный своему покровителю, и тогда рассерженный Посейдон околдовал жену Миноса Пасифаю, заставив ее влюбиться в злополучного быка. Плод роковой и порочной страсти — Минотавр, получеловек, полубык, — стал проклятьем и позором царя Миноса. Желая спрятать Минотавра от глаз людских, Минос поручил Дедалу, знаменитому афинскому мастеру, жившему на Крите в изгнании, построить дворец со сложнейшими переходами, известный нам как Лабиринт...
В 1900 году 48-летний англичанин Артур Эванс начал раскопки на острове Крит. Гораздо больше, чем доводы науки, бывшего корреспондента газеты «Манчестер Гардиан» воодушевляли герои греческих мифов и строки из «Одиссеи»: «Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный... Разные слышатся там языки: там находишь пеласгов, в городе Кноссе живущих... Там уж царем был Минос...». Гомер однажды уже помог археологии: Генрих Шлиман, воспользовавшись «Илиадой» как «путеводителем», сумел раскопать Трою и Микены. Эванс жаждал повторить его успех на Крите. Конечно, никто тогда не мог предположить, что под толстым слоем выжженной солнцем земли лежат руины древнейшей в Европе цивилизации. Эванс назвал ее «минойской» в честь легендарного Миноса. После сенсационных раскопок на Крите мифы не обрели плоть и кровь, как, возможно, хотелось Эвансу. Но многое в них перестало казаться только литературной случайностью. Например, то, что Зевс — отец богов и людей — родился на Крите, воспринимается теперь как вполне закономерное событие.