Дабы продолжить образование дочери, родители пригласили в дом молодого университетского учителя-историка Константина Шварсалона, который сыграл в жизни его 17-летней ученицы довольно существенную роль, потому как сумел быстро заполнить ее душевные пустоты умело поданным «новым альтруистическим» взглядом на жизнь. Причем «альтруизм» в устах Шварсалона обозначал ни много ни мало как «социализм». Такая спекулятивная игра со словом объяснялась просто: в аристократической среде слово «социализм» было весьма опасным и, соответственно, подменялось на «альтруизм», а в среде передовой интеллигенции носители идей социализма были свояками. Лидия упивалась красноречием молодого учителя, который прошелся по всем эпохам мироздания, не забыв о мифологии Древней Греции и героях Рима. Разъясняя идеи «социализма-альтруизма», учитель говорил о высоких целях, благородных людях – «лучших из лучших», о каком-то героическом деле, уже начатом этими людьми. Лидия, всегда жаждущая «дела» и подвига, решила всецело посвятить себя воплощению этих идей.
После гимназии и школы диаконис взгляды Шварсалона стали для нее, конечно, прорывом, билетом в новую жизнь. Более того, она объявила родителям о замужестве. Те, несколько обескураженные разницей в возрасте, решили согласиться: все-таки будущий профессор университета. После свадьбы деятельная молодая жена тут же примкнула к социал-революционерам, сняла конспиративную квартиру и тем самым полностью отдалась делу супруга. А тот, в свою очередь, оказавшись при деньгах и свободном времени, забыл о революции, которой никогда всерьез и не интересовался, и занялся организацией собственного досуга с различными женщинами. Лидия, ничего не подозревавшая, успела родить ему дочь и двух сыновей. Когда же она узнала об изменах, то, недолго думая, забрала детей и уехала за границу.
Рождение же Зиновьевой-Аннибал как писательницы (этот, как говорили, полупсевдоним она взяла себе, начав литературную деятельность) состоялось после встречи с Вячеславом Ивановым (до этого был только один опубликованный вполне традиционный и явно неудачный рассказ, написанный под влиянием социалистических идей, внушенных Шварсалоном, – «Неизбежное зло» – о страданиях крестьянки, вынужденной стать кормилицей, в то время как ее собственный ребенок умирал от голода). «Друг через друга нашли мы – каждый себя. И не только во мне впервые раскрылся и осознал себя, вольно и уверенно, поэт, но и в ней», – вспоминал он. Зиновьева-Аннибал стала его подругой, женой, единомышленницей. В уста одной из героинь своего первого крупного произведения, драмы «Кольца» (1904 год), она вложила признание: «Не помню себя до него, какая была. Была ли вовсе? Я – он. Вся в нем». В этой драме сплелись идеи отречения и самоотречения, отказа от уединенности и необходимости жертвы. Аннибал-писательница прослеживала все возможные варианты любовного чувства – любовь-страсть, любовь-упоение, любовь-ослепление, любовь-жертвенность, любовь-дружбу – и наделяла ими живых и мучающихся героев. Героиня пьесы преодолевала бесплодное чувство ревности и примирялась с соперницей. Напряженность ее взаимоотношений с мужем «снималась» простым решением: если любящие чудесно обрели друг друга, они уже не принадлежат только друг другу, поэтому надо «отдать любимого всем». И тогда наступит «счастье», которое и есть «правильное состояние души». Так решила писательница Лидия Зиновьева-Аннибал. Но так же решила и жена поэта Иванова, будучи искренне убежденной, что ее долг – отдавать Вячеслава людям, что счастье только для себя – немыслимо, недостойно. Постепенно вызрела мысль о создании семьи нового типа, в которую может естественно и свободно входить третий человек. Такая семья станет началом «новой человеческой общины», «началом новой церкви». Роль «третьего» в супружеском союзе Ивановых попеременно суждено было сыграть поэту Сергею Городецкому и Маргарите Сабашниковой, жене поэта Максимилиана Волошина.
Но создать тройственный союз не удалось ни в первом, ни во втором случае. Причины были различны. Городецкий был слишком увлечен своею собственной женой и не откликнулся на призыв Вячеслава Иванова, Маргарита же не на шутку увлеклась Ивановым, внеся этим определенный диссонанс в задуманную гармонию… Казалось, Зиновьева-Аннибал полностью разделяла и поддерживала «соборные» идеи своего мужа. Суть их заключалась в том, что человечество должно стремиться к объединению на новых началах: отрицании индивидуализма, неприятии страдания, рождении личного опыта, в котором просвечивает опыт сверхличный. В этом мистическом соприкосновении духовно близких людей особую роль призвано сыграть чувство любви, лишенное эгоизма, любви, дарящей любимого другим. Так оформилась своеобразная проповедь эротико-мистического коллективизма, которая отозвалась и в творчестве, и в личных отношениях Зиновьевой-Аннибал. Если в пьесе «Кольца» она провозгласила: «Мы не можем быть двое, не должны смыкать кольца, мертвым зеркалом отражать мир.
Мы – мир… Не надо жалеть тесных милых колечек. Океану любви наши кольца любви!», то не об этом ли свидетельствуют ее слова, обращенные к Маргарите: «Ты вошла в нашу жизнь, ты принадлежишь нам. Если ты уйдешь, останется – мертвое… Мы оба не можем без тебя»? Однако отзвук и этих неудач, и трагических переживаний самой участницы «эксперимента» явственно различимы в ее повести «Тридцать три урода», которую критика окрестила «первым в России произведением о лесбийской любви», поскольку в центре две героини – актриса Вера и ее юная возлюбленная, которую она обращает в свою «веру». «Рискованная» тема послужила причиной наложения на книгу ареста, который, впрочем, вскоре был снят, поскольку в итоге не нашли «ничего, явно противоречащего нравственности и благопристойности» (из определения суда). Но когда повесть все же предстала на суд читателя, раздались критические голоса: перед нами «рисунок из анатомического атласа» (А. Амфитеатров).
Путешествие по Швейцарии и Италии не принесло ей утешения, напротив, вдали от Петербурга она увидела, что дело, которому посвятила всю себя, оказалось очередной бессмыслицей.
Лето 1893 года Лидия с детьми проводила во Флоренции, где ее навестил петербургский знакомый Иван Гревс. Найдя Лидию в печальном, удрученном состоянии, он решил познакомить ее с Вячеславом Ивановым, который в то время пребывал в Риме. Их первое свидание произошло в июле. Они шли по тротуарам Вечного города, и им было очень легко и радостно, оба потом вспоминали, что тогда в жаркий полдень какая-то незримая искра пробежала между ними.
Потом Лидия с детьми вернулась в Россию, а Иванов с женой, напротив, перебрались во Флоренцию. В Петербурге Лидия раздумывала над словами Иванова о том, что ей нужно перестать заниматься политикой, даже если она направлена на помощь униженным и оскорбленным, – им можно помогать по велению сердца, не будучи членом какой-либо партии. Займитесь лучше музыкой – советовал ей будущий теоретик русской символистской поэзии. Она приняла его советы: продала дом, где работала с революционерами подпольщиками и где хранилась их нелегальная литература, взяла детей, воспитанницслужанок и отправилась во Флоренцию учиться пению. Там, конечно, она стала посещать дом Ивановых. Супруга поэта Дарья Михайловна, как это бывает в таких случаях, «вовремя не спохватилась». Страсть между Ивановым и Лидией разгорелась огнем. Иванов, в какой-то момент осознав это, решил, что так нельзя, недопустимо, он попробовал убежать от самого себя в Рим, но через два дня вызвал к себе Лидию… Он чувствовал, что ничего поделать с собой не может – она вдохновляла его, ее присутствие наполняло его неиссякаемыми творческими силами. Когда он это осознал, ему стало горько и страшно: как же он сможет оставить свою семью, Дарью и сына Сашеньку? Он во всем покаялся Дарье Михайловне, объясняя ей, что это «демоническое наваждение» скоро пройдет и что расставаться им вовсе не нужно. Но супруга была непреклонна и потребовала развода. Он сам сопроводил ее в Россию.