В щит поверили, и по английским чертежам изготовили русский вариант. Стремясь запустить машину к 1 Мая, ее наскоро собрали и поставили в шахту под площадью Дзержинского. Какое-то время все шло нормально, но затем тоннель стало затапливать, насосы не справлялись и мокрые с утра до вечера люди бетонировали щели и трещины. Приближался плывун под рекой Неглинкой, который грозил большими авариями, в том числе разрушением ветхого коллектора реки, которая хлынула бы в тоннель, а расположенные наверху здания Малого театра и «Метрополя» рухнули бы вниз. Пришлось срочно переходить на кессонный способ строительства. В тоннель накачивали сжатый воздух, чтобы удержать мокрые пески и обрушения сводов. Люди проходили в забой и выходили через шлюзовые камеры. Медики настаивали на строгом соблюдении режима шлюзования и пребывания под высоким давлением, но разве комсомольцев удержишь, они рвались вперед, нарушая технику безопасности, и расплачивались за это кессонной болезнью.
Постепенно метод щитовой проходки освоили, и это вывело стройку на новый уровень.
Путь наверх
Для доставки пассажиров в метро и обратно сразу решили установить эскалаторы. Движущиеся лестницы лучше всего отвечают требованиям безопасности по перевозкам людей и способны принять большой поток пассажиров. Но в начале XX века в СССР таких машин не производили. Американская фирма «ОТИС» – главный поставщик эскалаторов того времени – просила за 15 машин 4 миллиона золотых рублей. Такая сумма Стране Советов была не по карману, дешевле было купить документацию и сконструировать по ней машины. Этим занялись московский завод «Подъемник» и ленинградский – «Красный металлист». Первая партия подвижных лестниц носила маркировку H-10 и H-30, что означает высоту подъема – 10 и 30 метров. Эскалаторы стояли на станциях «Охотный ряд», «Дзержинская», «Красные Ворота» и «Кировская», остальные обходились обычными лестницами. Те первые эскалаторы производили до 1956 года. Они исправно работали в подземке более полувека. В 1952 году стали выпускать новые лестницы типа «ЭМ» – эскалатор метрополитена, которые по сей день составляют значительную часть механического парка Московского метро.
Мы привыкли думать, что метро, как и все крупные объекты 30-х годов, строили комсомольцы-добровольцы. На самом деле первыми метростроевцами следует считать тысячи разоренных революцией крестьян, которые пришли в Москву на заработки, а оказались в нищете. Город не мог предложить им ни хорошей работы, ни жилья. Метро оказалось удачей, возможностью хоть как-то прокормиться. Бородатые мужики в лаптях терпели все: тяжелейшие условия работы и высокую аварийность, весь инструментарий первых строителей – кайло, лопата, тачка и носилки. Не было тогда ни техники, ни технологий. Систему питания и быта метростроевцев не наладили должным образом, оплату положили копеечную. Весной 1933 года на стройке началась забастовка. Подробности ее неизвестны, но власти урок усвоили. Они подняли зарплату, улучшили условия работы и организовали приток молодежи по комсомольским путевкам и рабочих с заводов. Сразу «резко поднялась та здоровая дисциплина на стройке, которая является результатом не понуждения, а сознания масс», – писал начальник Метростроя Ротерт.
Сознательный комсомол – это хорошо, но где взять опытных специалистов? В Москве их почти не было. Тогда по шахтам Урала и Донбасса поехали вербовщики, они убеждали, зазывали рабочих, которые умеют строить тоннели. Крепкие горняки держались вместе, новичков в свои компании не принимали, особенно недоверчиво относились к москвичам.
– Пришли, белоручки, горе с вами!
– Ведь вас надо пять годов раньше учить, а потом уж посылать на шахту, – ворчали старожилы подземелий.
Неопытные юнцы с большими амбициями: «Мы строим лучшее в мире метро!» – горевшие непонятным для старшего поколения энтузиазмом, вызывали раздражение. Да тут еще план надо выполнять – кровь из носа.
– Ну что эти комсомольцы?– говорил один инженер.– Разве они могут дать намеченную норму выемки грунта? Это немыслимая для них норма. Вот если бы мне дали татар или башкир, тогда, может быть, я выполнил бы установленный план.