Мы обошли некогда наполненные кипучей жизнью строения, окружавшие мечеть Сулеймана. Лишь немногие из них сохранили свое прежнее назначение. В одном находится богатейшее собрание рукописей, существует и больница. Остальные здания проданы различным компаниям под рестораны, магазины, часть построек — в запустении. Случайно или нет, но начинание Сулеймана Великолепного получило неожиданное продолжение в соседнем квартале, где разместился университетский городок.
Издали послышался протяжный призыв муэдзина к намазу. И тотчас громко откликнулся голос с минарета Сулеймание-джами: «Аллах акбар! — Аллах велик!» Голос был записан на пленку, и в промежутках между каноническими фразами, повторяемыми по нескольку раз, было слышно потрескивание магнитофонной пленки. «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха!», — разносилось окрест. — «Свидетельствую, что Мухаммед — посланник Аллаха!»
Под эти призывы мы возвратились к мечети. Двери ее были широко распахнуты, и к ним направлялись группы празднично одетых людей, преимущественно мужчин. Но и женщины встречались — для них в мечети есть огороженная изящной деревянной решеткой площадка. Другие люди, бедно одетые и, по всей видимости, приехавшие откуда-то, совершали ритуальное омовение, пользуясь водопроводными кранами, установленными вдоль стены. «Спешите на молитву!» — звал голос сверху. — «Ищите спасения!»...
На прощанье мы решили подойти к усыпальницам Сулеймана и Хюррем. На сей раз гробница Сулеймана была открыта, и мы вошли внутрь, оставив на крыльце обувь. Перед нами находился огромный саркофаг Сулеймана Великолепного, покрытый зеленым сукном. Рядом еще два саркофага. Длинные толстые свечи были установлены перед каждым из них.
Вошел старик, рухнул на колени перед Великолепным, принялся горячо молиться и бить поклоны.
В гробницу султанши нам попасть не удалось — она опять была заперта. Но жизнь Хюррем к этому времени уже приоткрылась мне.
Жила-была девочка в городе Рогатине, что подо Львовом, на древней .земле княжества Галицкого. Девочку звали Анастасией. Лет ей было пятнадцать, приходилась она дочерью местному православному священнику Гавриле Лисовскому и не была отмечена никаким особым знаком свыше. Судьба ее могла бы сложиться примерно так же, как судьбы тысяч других Анастасий, Марий, Парасок, Христин, мирно живших на привольных равнинах Ополья, да только близок был роковой час ее жизни.
Уже клубилась пыль на приднестровских шляхах под копытами неутомимых крымских коней, лилась кровь и стоял стон над разоренными и сожженными городками Ополья. Уже приближалась к Рогатину разбойничья ханская рать, чтобы поживиться товаром в богатых лавках, дорогим убранством церквей, скарбом горожан, а самое главное — захватить молодиц для продажи в Кафе, на невольничьем рынке. А прикованные к скамьям рабы уже гнали из Стамбула на север, в Крым, пестрые фелюги, чтобы торговцы прикупили свежую партию живого товара.
Девочка из яблонево-вишневого Рогатина, из родительского дома, из беззаботного детства попала на пыльный Бедестан — стамбульский базар. Нетронутую рыжеволосую славянку хозяин охотно демонстрировал обнаженной тем, кто желал приобрести еще одну наложницу. Ибо закон разрешает правоверному иметь четыре жены, о числе же наложниц Пророк не сказал ничего.
Настасья приглянулась богатому вельможе Ибрагим-паше, приближенному самого султана Сулеймана, и он купил ее. Новый хозяин назвал ее Роксоланой, что означает по-латыни «Русская». Неожиданно для себя он обнаружил, что золотоволосой рабыне ведом его родной язык, поскольку сей турецкий вельможа был по происхождению грек. И тогда хитрый паша, вместо того чтобы самому насладиться прелестями юной полонянки, решил преподнести ее в дар султану. Ибрагим верно рассудил, что жизнерадостная и образованная Роксолана не останется незамеченной среди изнеженных, ленивых обитательниц султанского гарема, благодаря чему и он со временем не будет обойден милостью падишаха.
В гареме, называемом Бабус-сааде, то есть «Врата блаженства», Роксолана получила за острый язычок и раскатистый смех прозвище Хюррем, что означает «Смеющаяся».
Вскоре романтическая страсть связала Сулеймана и Хюррем. А через несколько лет султан заключил с ней официальный брак по мусульманскому обряду, возвел в ранг баш-кадуны — главной (а фактически единственной) жены и обращался к ней «Хасеки», что означает «Милая сердцу». Хюррем оказалась не только желанной любовницей, но и интересной, умной собеседницей, сведущей в искусствах и государственных делах. В дни разлуки (а Сулейман совершил 13 военных походов) они переписывались изысканными стихами на персидском и арабском языках. Одна из образованнейших женщин своего времени, она принимала иностранных послов, отвечала на послания иноземных государей, влиятельных вельмож и художников.
Однажды флорентийцы поместили парадный портрет Хюррем, для которого она позировала венецианскому художнику, в картинной галерее. То был единственный женский портрет среди изображений крючконосых бородатых султанов в огромных тюрбанах — но ведь и Хасеки была единственной в своем роде среди жен восточных владык.
Она родила одну дочь и четверых сыновей. Двое из сыновей умерли сами, один был задушен по приказу отца, а последний из оставшихся в живых — беспутный гуляка, лицом и цветом волос похожий на мать, стал султаном Селимом II, прозванным в народе Пьяницей.
Всю жизнь ее сопровождали наговоры, интриги придворных, сплетни и досужие вымыслы завистников, из-за чего однажды она чуть не лишилась головы. Впрочем, кто знает, возможно, здесь применима пословица о дыме, который не бывает без огня. Австрийский посол отмечал в своих донесениях, что султан находится под сильным влиянием жены, которая «вертит им, как ей вздумается». Другой современник, ища объяснения столь необычному феномену, предполагал действие колдовских чар или неизвестного «славянского зелья». Судачили еще, что в Сулеймане говорит голос крови, ибо рожден он якобы сербиянкой, любимой наложницей отца, султана Селима Грозного.
О султанше Хюррем написано несколько романов, десятки исторических штудий на разных языках. Нередко она предстает в них этакой восточной леди Макбет, ненасытной злодейкой. Есть версия, что она была причастна к устранению наследника престола, сына Сулеймана от первой жены, предполагается также, что на совести султанши убийство ее благодетеля Ибрагим-паши. Так это или нет, неизвестно. Образ Хюррем покрылся за четыре с половиной столетия столь плотной патиной всевозможных слухов, легенд, противоречивых оценок, что уже нельзя разглядеть подлинный облик этой женщины с необыкновенной даже для своего времени судьбой.
Не будем забывать: шел шестнадцатый век, век Тициана, Коперника, Рабле, Нострадамуса — но и век Кортеса Писарро, Ивана Грозного и Филиппа Испанского, сожжения Джордано Бруно и Варфоломеевской резни. Не будем забывать: нрав султанского двора был жестокими, кровавый обычай престолонаследия, установленный султаном Мехметом-Завоевателем, незыблем. Он гласил, что сын султана, войдя на трон, обязан умертвить своих братьев, во избежание междоусобиц и раскола империи Османов. Зная об этом и будучи не в силах что-либо изменить, могла ли мать не думать о том, чтобы сохранить жизнь — а следовательно, возвести на престол — хотя бы одного из своих сыновей?..
Быть может, ловкий царедворец Ибрагим-паша пытался шантажировать султаншу ради достижения каких-то своих целей, и она направила карающую руку мужа против единственного свидетеля своего былого позора?.. Ведь воспоминания о пережитых унижениях постоянно преследовали Хюррем. Неслучайно она, как только у нее появились деньги, велела срыть невольничий рынок и поставить на его месте мечеть, медресе и богадельню. Та мечеть и больница в здании богадельни до сих пор носят имя Хасеки, так же как и прилегающий к ним район города. В Стамбуле есть еще одно сооружение, носящее ее имя. Это огромная баня, охраняемый государством памятник архитектуры. Баня была построена на средства Хюррем с условием, что доход от ее эксплуатации пойдет на поддержание в должной сохранности Айя-Софии. Кто знает, быть может, дочь православного батюшки втайне надеялась, что когда-нибудь вновь засияют на стенах Святой Софии лики христианских святых и византийских императоров, исчезнувшие под слоем штукатурки, когда превратилась православная святыня в мечеть. И ведь настал час! Стала музеем древняя базилика, расчистили реставраторы поздние наслоения, и теперь мирно соседствуют в музейном пространстве медальоны с изречениями Мухаммеда и мозаики с христианскими сюжетами...