Война и разврат наполнили Третий Мир. И Третий Мир был истреблен потопом. Те же, кто пели на холмах Песнь Тайовы, опять были спасены: они уплыли в дуплистых деревьях, заранее срубленных Паучихой.
Плавание их было бесконечным — на восток и немного на север. Они проходили мимо островов, что раньше были вершинами гор. На большом острове позволено было отдохнуть, чтобы вновь уйти в плавание. На этот раз в круглых лодках, сплетенных из ветвей. Много раз пускали странники птиц, но те возвращались ни с чем.
А когда птица принесла траву и земля была близка, люди высадились, решив, что это и есть Четвертый Мир. Но появившаяся на берегу Паучиха разочаровала их:
— Нет, было бы слишком легко и приятно жить здесь, так вы снова быстро впадете в грех. Вперед — и дорога ваша будет трудной и длинной.
И они шли, пока не вышли на ледяной холодный берег, а потом вдоль этого берега еще дольше шли, пока не появился Сотукнанг и не указал им на место.
— Вот Четвертый — Завершенный Мир. Он не так хорош и приятен для жизни, как предыдущие. В нем есть вершины и пропасти, холод и жара, красота и безобразие; есть все — на выбор.
Сейчас вы разделитесь па кланы, и каждый пойдет за своей звездой пока она не остановится на небе. Там и поселитесь. Помните, чему я вас учил. И он исчез. А люди разбились на двенадцать кланов, и каждый пошел за своей звездой во все стороны света Четвертого мира — Тувакачи.
Опустим описание долгих странствий двенадцати кланов (чуть не сказал «колен») хопи, по все они, обойдя землю, собрались там, где и живет ныне народ хопи.
Первым же вышел к Центру Мира — ныне селение Олд Ораиби, самое старое человеческое поселение в Соединенных Штатах, — клан Медведя. А потом сошлись у трех мес — плосковерхих столовых гор — все кланы. Они стали сеять кукурузу, арбузы, разводить скот. Каждый клан помнит историю своего пути.
И история эта запечатлена в великолепных, затейливо вырезанных куклах «качина», что в переводе с языка хопи значит «уважаемые духи». Ибо «качина» называются эти куклы-духи, а также наряженные участники обрядов связи людей с Землей и Тайовой.
И сами обряды.
План наш был бесхитростен. Заехать сначала к белому учителю, что живет, как хопи среди хопи, и положиться на его советы, а получится — воспользоваться его связями. Еще стоило заехать в дальнюю деревню на третьей месе: там замечательная лавка произведений индейского искусства. Ее содержит супружеская пара: она, Джейн, — местная индеанка, а он — белый по имени Джозеф. У них и купить можно неподдельную качину, и без доброго совета не останемся.
В столовой подавали «хлеб хопи» — толстые, сыроватые блины с серовато-голубоватой мякотью, яичницу с беконом и обычный чудовищный американский кофе. Белых в зале почти не было, официантами служила пара учтивых навахо. Хопи с серьезным видом сидели семьями и молча ели блины: день был выходной, люди завтракали вне дома и с мороженым. Было мирно, тихо и почти празднично.
Зато в прихожей праздничное настроение оставило меня: расчерченное яркими фломастерами, висело объявление.
«Объединенные деревни 1-й месы
Объявление
В связи с проведением обрядов Катсина деревни 1-й месы будут закрыты для туристов в следующие дни (везет мне: сегодня и завтра!) Мы извиняемся за причиняемое неудобство, но просим понять наше стремление к уединению. Отдел туризма ОД1М»
Близкое сердцу бюрократическое сокращение означало «Объединенные деревни 1-й месы». Положительно, неведомые темные силы договорились помешать мне, приехавшему в такую даль, увидеть что-нибудь, кроме районной столовой и объявлений райтуротдела племени хопи! Оставались еще две месы.
По пути до 2-й месы нам все время встречались машины, набитые индейцами. Они ехали на 1-ю месу, в отличие от нас их там ждали. Маски и набедренные повязки, очевидно, лежали в багажниках. Мы свернули на немощеный проселок, взяли в гору и оказались на пыльной площадке перед невысокими каменными домами.
Справа — на холмике сложены камни, разбросаны перья. Виктор предупредил вполголоса:
— Святилище. Не вздумай снимать! Постучали в дверь. Никакого ответа. Из соседнего дома вышел индеец:
— Нет его. Оставьте записку, суньте под ведро на крыльце. Он внимательно посмотрел на нас и кинул быстрый взгляд на святилище. Отсутствие у нас фотоаппаратов и индифферентное поведение, кажется, его удовлетворили.
— Я ему скажу, что вы были. Родственники?
Мы сидели в лавке Джозефа и его индейской жены. Кажется, эта лавка и составляла почти всю деревню, во всяком случае, поблизости стоял еще один дом, а во дворе его сушились дрова (тоже экзотическая для Штатов деталь).
Сама деревня с почти грузинским названием Тсакуршови расположилась высоко на 3-й месе. От лавки Джозефа и Джейн широко видна была серовато-желтая равнина внизу с редко разбросанными домиками хопи и четкой прямой дорогой. По дороге полз небольшой караван: люди из отдаленных деревень направлялись, очевидно, на 1-ю месу, осуществляя тем самым свое право на уединение. Это право, увы, предусматривало наше отсутствие. Время уходило, и мы ждали от Джозефа и Джейн хорошего совета.
Со всех стен уставились на нас качины. Ни в одной из лавок по пути не видел я таких качин. Они занимали все стены в двух комнатах. Люди в масках и шкурах, с дощечками на спине, с зеркальцами под коленкой. Стоящие на одном колене, застывшие в танце, прицеливающиеся из луков.
Другие — с шарообразными глиняными головами, откуда торчали какие-то три перископа. Наконец, голые, нелепо размалеванные люди без масок с ломтями арбузов в руках.
— Это клоуны, — пояснил Джозеф, — во время обрядов они передразнивали уважаемых духов. Хопи считают, что смех очищает. А эти вот, — он показал на круглоголовых, — глиноголовые, у них свое место, — он вопросительно посмотрел на Джейн.
Джейн — типичная женщина хопи, ростом по плечо своему долговязому, сухому супругу, улыбнулась и кивнула, ничего не объясняя.
— «Мадхэд» — «глиняная голова», у нас их так зовут. Сколько у вас времени?
— Два дня. Мы искачи того американца, что на 2-й месе живет, да его нет.
Парень-хопи, стоявший за прилавком, мягко поправил: Я тоже американец. Надо говорить: «белый американец».
— Извините, — сказал Виктор, белого американца. Его не было. А мы бы хотели попасть на церемонию, самое время. Джозеф задумался.
— Знаете, сразу не посоветуешь. Я тут уже 20 лет живу, а все равно — «пахаана» — белый. Знаете, какое прозвище мне дали хопи? «Наста Сива» — «Денег нет»: пока не раскрутил торговлю, брал куклы в долг. Хопи это казалось странным и очень смешным: как это у белого да денег нет? Таких белых не бывает.
— Джозеф сейчас лучше меня по-нашему говорит, — не без гордости сказала Джейн.
Парень за прилавком кивнул.
— Поезжайте в Бакави, — сказал Джозеф. — Найдите кафетерий. Спросите у хозяйки: «Продаете ли вы мороженое пахаанам?» Она поймет, что вы от меня. Может быть, что-нибудь и придумает.
Не получится — заезжайте завтра ко мне. Что-нибудь сделаем. А вы, — он повернулся ко мне, — подумайте хорошо, что купить. Вам нужна настоящая качина — в такую даль, в Москву.
— Наста сива, — отвечал я, — на совсем настоящую.
— Смешно, — парировал Джозеф, — я уже хопи, для меня — смешно. Значит не забыли, что сказать?
—У вас продается славянский шкаф? — буркнул я себе под нос.
— Сэр?
— Dо уоu sеll уоur ice-сгеаm to the pahanas? — перевел профессор.
Бакави, деревня с не менее грузинским названием, оказалась куда больше, чем Тсакуршови. Немощеную площадь с одной стороны замыкала сплошная слепая стена, напротив — кафетерий и кучка домов. Один из них заметно выделялся штукатуркой и бронзовыми фонарями у красивой двери. Над кафетерием висел гигантский пластиковый стакан, наполненный разноцветными шариками. Оттуда же торчал флажок с надписью «Iсе-сream», и стало ясно, что мы попали в нужное место.