То была шляпа-брыль — универсальный головной убор селян, защищающая от солнца и дождя. Кстати, некоторые исследователи склонны видеть в нашем брыле отголоски итальянского «умбрелла» — зонтика.
При нужде, конечно же, могли служить прикрытием лист лопуха, пучок травы, полоска бересты. Разнообразный природный материал был всегда под рукой, и везде потребность в нем была одной из самых насущных. Издавна наиболее удобными и выгодными поселениями считались сельбища и хуторки по берегам рек и озер. Их густая растительность и кормила, и одевала бережан.
Особенно приглянулся им рогоз, которому нашлось применение и на столе, и в быту. «Покинь сани, визьми воз, та и поедем по рогоз» пели весенние птахи жителям приднепровских сел. Раньше взрослых в плавнях оказывались дети. Они рыскали по болотам и мелководьям в поисках сладкой сердцевины молодого рогоза.
Из корневищ рогоза готовили приправы, дооывали муку, а поджаренные и размолотые корни могли заменять даже кофе (ничуть не хуже желудевого, может, и лучше). Рогозом покрывали крыши хат, чабанские телеги, рыбацкие шалаши. Рогоз оказался идеальным материалом для плетения. Рыбаки из него плели маты, которыми перегораживали протоки, и медовую добычу плавневые пчелы несли и ульи-кошарки, сплетенные пасечниками.
От рогоза — и слово «рогожа» — циновка. Позднее так стали называть и плетенку из куги, мочал и даже всякую грубую ткань. В рогожных ярмарочных рядах торговля шла живо — ни продавцам-рогожникам по базарам, ни мастерам-кустарям, что плели рогожи, брыли и кошелки по селам, скучать не приходилось.
Рогоз для плетения заготавливают с июля по октябрь. При этом используют серповидные резаки или укороченные косы. Листья тут же раскладывают на помосте для просушки — недели на три. Помост иногда устраивают из стеблей того же рогоза, даже и не срезанного: наклоняют камышины и связывают верхушки. Снопики высушенного рогоза хранят на сухих, хорошо проветриваемых чердаках. Перед плетением очищенные и отсортированные стебли и листья мочат в холодной воде минут двадцать. И все время, пока плетут, смачивают их губкой.
— Я плету по-простому, — объяснял Александр Макарович. — Что вершки, что корешки заплетаю в косы разной длины и толщины. Плету руками, а в голове вольно, могу и языком кой-чего приплести, если кто рядом, — работа позволяет. А вот когда начинаю ниткой суровой сшивать косы, тут лясы точить некогда — тут и мозговую извилину вплетай. До всего ж самотужки доходить приходится... Циновки, коврики, подставки, картузы, брыли, тапочки, сумки и корзинки — очередь за этими изделиями к мастеру, может, и не выстраивается, однако желающие приобрести вещицу из живого материала всегда находятся.
Уже после поездки я побывал у Александра Макаровича дома. Поговорили о ремесле, житье-бытье, угостились настоянным на травах домашним хлебным винцом. На прощание мастер подарил мне брыль. При этом, правда, хитровато подмигнул: «В рогожину одеться — от людей отречься».
Я нахлобучил шляпу, вышел на улицу и подумал, что, пожалуй, лучшего головного убора для дороги и не придумаешь. Придет время и эта дорога уведет меня от родного порога. Однако этой же дороге некуда деться: рано или поздно она приведет меня к порогу, к людям, под надежную крышу. Пусть даже и рогозовую...
Владимир Супруненко
Были-небыли: Сказание о монстрах
Что это: поучительные сказки о возмездии животных, с которыми плохо обращались, или современный городской фольклор, основанный на реальных фактах?..
«В Нью-Йоркской канализации живут крокодилы. Их покупали на каникулах во Флориде, как милых зверушек, а потом, когда они надоедали, без долгих размышлений спускали в унитаз».
Это — расхожая версия середины девяностых годов. Однако еще в конце шестидесятых студенты-калифорнийцы из университета Беркли создали первый вариант похожей легенды. В нью-йоркской канализации произрастает отличная марихуана, «нью-йоркская белая». Конопля расцвела по-новому после того, как ее часто выбрасывали в унитаз в эпоху облав на наркоманов. Но одно мешает ее собирать в канализации — угроза встречи с огромными, кровожадными крокодилами.
Среди нью-йоркской молодежи эта история, без сомнения, служила пикантным дополнением к городскому фольклору и увеличивала список его коллективных фантазмов, возникающих на разных вечеринках, «спрыснутых» алкоголем и дымком.
Но имеют ли эти истории какое-нибудь реальное основание? Как это ни кажется невероятным, одного каймана действительно поймали у люка неподалеку от реки Гарлем в Нью-Йорке. Только было это в 1935 году. В тридцатых годах и другие кайманы и крокодилы встречались в Нью-Йорке и его окрестностях.
Эти факты, однако, оказались совершенно забытыми, когда в 1959 году появился труд «Мир под городом» Роберта Дали, журналиста из «Нью-Йорк таймс». В книге, действие которой разворачивается в канализации города, целая глава посвящена присутствию кайманов в нью-йоркском подземелье тридцатых годов. Дали взял интервью у Тедди Мея, главного инспектора канализационной сети города в этот период, и тот рассказал о кампании по уничтожению животных в 1935 и 1936 годах.
Кампания увенчалась успехом, и все кайманы к 1936 году были выведены, о чем триумфально сообщали тогда все газеты. Однако среди многочисленных критиков, разбиравших труд Дали в шестидесятых годах, редко кто забывал упомянуть о кайманах, но почти все игнорировали его сообщение об успехе кампании инспектора. И легенда о крокодилах в канализации расцвела в полную силу.
Затянувшиеся споры 1982 года вокруг проекта по созданию крокодиловой фермы на юге Франции — речь шла о том, чтобы использовать для них в Боллене (Воклюз) нагретую воду, спускаемую атомной электростанцией в Трикастине — привели к появлению рассказов, в которых уверялось, что крокодилы уже живут в реках Родано и Гард.
В конце концов, проект реализовался в Пьерлатте (Дром), а не в Боллене. Благодаря высокой температуре воды с атомной электростанции там удалось поселить около 360 животных, которых привезли из Южной Африки — на радость туристам.
В 1992 году полусатирическая газета «Жур де Пари» со всей серьезностью рассказала, что крокодил Бернар, родившийся на Гайане и после трех лет жизни в парижской квартире брошенный своими хозяевами, был настоящей звездой парижских клоак и любимцем многочисленных туристов. Этот героический Бернар занимался тем, что спасал разных самоубийц и свалившихся в Сену малышей.
Спустя несколько месяцев в еще более фантастической статье «Жур де Пари» напомнила легенду о кайманах и даже заверила, что в парижских клоаках существуют и другие необычные животные: «Уже лет десять, как мы с изумлением обнаружили, что парижская канализация заполнена крокодилами, кайманами и другими рептилиями. Безответственные тупицы покупали их детенышами для развлечения, а когда они подрастали, то выбрасывали в канализацию».
Популярность черепашек-ниндзя вызвала всплеск импорта самого популярного во Франции вида: черепах энана из Флориды. В 1992-м ввоз был весьма впечатляющим: 300 тысяч животных. Других черепах, которые достигали размеров в 30 см и были более агрессивного нрава, привозили из Канады: 4 тысячи в том же 1992 году. Когда эти животные становились неудобными для хозяев или надоедали детям, то их просто бросали. Хотя часть и передавали в зоопарки, часть выпускали в море, озера и реки, что создало опасность для выживания местных видов, у которых сопротивляемость была меньше и которые оказались перед угрозой вымирания. В 1993 году Герпетологическое общество Франции организовало коллоквиум по этой проблеме среди противников американских черепашек. Паникерские декларации участников коллоквиума отдались эхом в газете «Франс-суар» (18 августа 1993): «Сотни кровожадных черепах заполнили Францию. И они гораздо хуже, чем ниндзя». В тот же день в «Тайме» было сказано: «Террор черепашек-мутантов угрожает купальщикам на Ривьере».