Его храбрость, выносливость и способность стойко и терпеливо переносить боль поражали даже его многое перевидавших боевых товарищей. Впрочем, этому феномену можно было найти свое объяснение. Был случай, когда в бытность свою еще в Петербурге Лермонтов в узком товарищеском кругу высказал мысль, что «человек, имеющий силу для борьбы с душевными недугами, не в состоянии побороть физическую боль». Услышав это, Барятинский, «сняв колпак с горящей лампы, взял в руку стекло и, не прибавляя скорости, тихими шагами, бледный прошел через всю комнату и поставил ламповое стекло на стол целым, но рука его была сожжена почти до кости, и несколько недель носил он ее на привязи, страдал сильною лихорадкою».
…Тяжкая рана ружейной пулей в правый бок, остававшаяся там, кстати, до самого конца его жизни, возвратила Барятинского в Петербург. С Кавказа он прибыл поручиком, награжденным почетным для каждого русского офицера Золотым оружием «За храбрость». В 1836-м после пройденного курса лечения он был назначен состоять при Государе Наследнике Цесаревиче. Три года, проведенных им в путешествии с наследником по Западной Европе, сблизили их чрезвычайно и положили начало многолетней дружбе с будущим императором Александром II.
По возвращении в Петербург опаленный огнем кавказских сражений красавец Барятинский снова быстро вошел в большую моду. П.В. Долгоруков в «Петербургских очерках» пишет: «Барятинский был блистательным женихом во всех отношениях; все матушки, имевшие взрослых дочерей на сбыте, единогласно пели ему всевозможные акафисты, и в петербургском высшем кругу было принято за неопровержимую аксиому: „Александр Барятинский такой блестящий молодой человек!“.
Однако наследник величественного Марьино и прочих родовых сокровищ, красавец-герой Кавказской войны, ставший в 1839-м адъютантом Его Императорского Высочества, держался стойко. Ничто не могло заслонить в его сознании картин воюющего Кавказа – он не мог, да и не хотел забывать своих верных и испытанных товарищей по оружию.
В марте 1845-го, уже в чине полковника, Барятинский снова прибыл на Кавказ. В качестве командира батальона Кабардинского полка он принял участие в Даргинской экспедиции, организованной русским командованием против войск имама Шамиля. Изо дня в день, постепенно и, может быть, даже исподволь, начинал складываться его, ставший впоследствии незаменимым, богатый опыт не только боевого офицера, но человека, который в какой-то момент обнаружил в себе неподдельный интерес к жизни и нравам тех людей, для которых этот край являлся родиной. Барятинский стал серьезно изучать характер, обычаи и традиции горцев. Это, в свою очередь, заставило его во многом критически взглянуть на отношение к Кавказу высшего петербургского военного начальства, а также на то, как следовало бы строить политику по отношению к кавказцам. И в этом Барятинскому в немалой степени помог опыт выдающихся «кавказцев», полководцев А.П. Ермолова и М.С. Воронцова.
В ожесточенной битве, случившейся во время захвата Андийских высот, Барятинский, в который уже раз, проявив чудеса офицерской доблести, вызвал неподдельное восхищение Главнокомандующего русскими войсками графа Воронцова, представившего его за этот ожесточеннейший бой к Георгию IV степени. И этот же бой принес ему очередное тяжелое ранение – пуля попала ему в правую ногу, но он не оставил поля битвы, продолжая сражаться до конца.
И снова – Петербург, и снова – непреодолимая тоска по оставленному Кавказу. Александр Иванович, несомненно, осознавал, что именно этот суровый край переродил его, как человека. Покоренный величием духа людей, делавших здесь свое мужское дело во имя державы, он почитал за честь навсегда слиться с этим воинским строем. Произошло даже внешнее отторжение Барятинского от себя прежнего. Управляющий его имением Марьино В.А.Инсарский писал, до какой степени потряс его вид возвратившегося князя: он состриг свои знаменитые блондинистые кудри, на лице суровом и серьезном уже залегли морщины. Ходил он чуть согнувшись, опираясь на палку. В светских гостиных его теперь видели редко. Люди, наводнявшие их, стали ему абсолютно неинтересны. Если Барятинский где-то и появлялся, то в основном в театре или на музыкальных вечерах, поклонником которых он оставался, как и в былые годы.
В феврале 1847 года его назначают командиром того самого Кабардинского полка, с которым за годы, проведенные на театре военных действий, он успел уже сродниться, к тому же он был произведен в чин флигель-адъютанта, а в июне 1848-го, примерно отличившись в битве при Гергебиле, стал уже генерал-майором с зачислением в свиту Его Императорского Величества. Впрочем, император, по достоинству оценив боевые заслуги князя, совершенно неожиданно для последнего, решил «облагодетельствовать» его окончательно, а именно: женить на выбранной лично им невесте из рода Столыпиных. По мнению царя, лучшей партии для красавицы-фрейлины при сказочном богатстве князя трудно было сыскать.