Особенно ясно это видно в древнехеттском тексте об осаде Уршу: «Царь тогда сказал (полководцам о вражеском городе): „…Будьте осмотрительны! Не то (вражеский) город будет полностью разрушен и произойдет грех и (неоправданное) опустошение. Если же будешь осмотрителен, город не будет разрушен“… Они отвечали царю: „Мы будем внимательны и избежим греха опустошения города“. Тогда царь сказал им: „Если город совсем погибнет, это будет грех, будет преступление!“ И тогда они отвечали так: „Восемь раз мы шли на штурм, и теперь город, хотя и будет разрушен (в ходе столь ожесточенной осады), но греха мы не совершим (так как ожесточенность сопротивления делает разрушение оправданным)“. И царь был доволен их ответами».
Итак, великодушие царя диктовалось вовсе не жалостью к жителям города (он доволен тем, что ему удастся истребить их как можно больше без ущерба для своей чести!), а стремлением не осквернить себя самого, свою честь неоправданной жестокостью. Поэтому прощение ни в какой степени не считалось обязательным: на деле получается, что достойным ответом на зло была как раз полномасштабная месть. Еще древнехеттский Хаттусили I заявлял: «На вражду я отвечаю враждой!», а Хаттусили III, что так подчеркивал перед нами свое великодушие, в том же тексте с нескрываемым удовлетворением пишет о других своих врагах, не видя здесь никакого противоречия: «Врагов моих и завистников богиня Иштар (…) в руку мне положила, и я с ними покончил». Или: «Богиня Иштар мне моих завистников, врагов и противников по суду в руки отдавала. Кто из них был убит оружием, кто умер в назначенный ему день, но я с ними со всеми покончил!» В самом деле, все оправдание Хаттусили в целом построено именно на том, что самооборона, ответный удар справедливы.
Если обидчик успевал сам отдаться в руки обиженного, признать свою вину и просить о милости, прощение считалось почти обязательным, во всяком случае, ожидаемым, хотя номинально дело по-прежнему оставалось в воле обиженного. Именно такого прощения просит – собственно, почти требует – Мурсили у богов в своей «Молитве во время чумы»: «Этот грех я признал воистину (…) перед богами (…): Это истинно так, мы это сделали. Но после того, как я признал грех (…), да смягчится душа (…) богов (…). Я так скажу об этом: Если раб совершает какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то хозяин его смягчится… и того раба не накажет». Смысл этого пассажа целиком укладывается в русскую пословицу «Повинную голову меч не сечет». Сам Мурсили не только просил, но и с охотой давал такого рода прощение, всячески подчеркивая это в своих договорах и «Анналах»: «Когда люди (враждебного) города Туккама меня завидели издали, они вышли ко мне навстречу: „Господин наш! Не допусти, чтобы у нас все разграбили для (твоей) Хаттусы, как это было в городе Арипса… и не угоняй нас в Хаттусу, а сделай нас своими пешими воинами и колесничими! И тогда я, Солнце, не приказал разграбить город Туккаму, и те три тысячи пленных, что из Туккамы взяли (для угона) в царский дворец, я сделал своими пешими воинами и колесничими“.
Так, в самых разных текстах новохеттской «политической царской публицистики» проводится оригинальная этическая концепция. Согласно ей, если человек не делает зла первым, а в ответ на чужое зло щадит виновного «с позиции силы» (то есть при условии предварительной победы над ним), а также ограничивает себя в выборе средств в ходе самой борьбы, то он пользуется особым уважением, дополнительно превозносится перед врагом и вправе хвалиться собой перед богами и людьми. Иными словами, он занимает «сильную позицию» в межличностных отношениях, позволяющую ему гордиться перед окружающими, которые и сами вынуждены признавать и санкционировать эту гордость.
Имели ли хетты некое продуманное обоснование такой этической концепции? По-видимому, да. Мурсили II в одном из договоров вскользь упоминает: «Затем, так как людям (вообще) свойственно поступать криво…» В «Молитве во время чумы» он же говорит: «Боги, господа мои, так все и совершается: кругом грешат». Эта композиционная связь помогает понять логику хеттских этических представлений. Если все люди грешат и совершают зло, то последовательное и полномерное воздаяние злом за зло окажется для них попросту путем к самоистреблению. Открывающийся здесь непрерывный круговорот зла должен быть где-то разорван, и особенный почет воздается как раз тому, кто способен разорвать его великодушным прощением. Во многом эта позиция напоминает гроссмановское «осуди грех и прости грешника» с одним важнейшим отличием: чтобы подобный путь не привел к одному лишь поощрению и умножению зла, прощение останется необязательным и будет допускаться только «с позиции силы».