И летим мы к зеленым шапкам островов, рвем в клочья ковры тополиного пуха, рассекаем водовороты над затопленной дамбой. А по рации сквозь треск доносится голос Володиного друга Саши: готовят уже где-то в плавнях уху.
Пароход появляется за лукой острова, и Леня вскидывает большой палец. О, эта корма тарелочкой! О, эти палубы этажеркой под нею! А колесом лег милый в тихую заводь: пышная растительность вокруг, из воды тростинки торчат, и будто вот-вот вылезет крокодил. Миссисипи прямо.
Здравствуй, «Геннадий Ратьков-Рожнов», одной серии со «Львом Толстым», только на восемь лет моложе. Ты же — «Профессор Мечников», а ныне турбаза «Труд», каковое имя и выведено на кожухах. И жизнь в тебе, несомненно, теплится, ибо внутри горит свет, а на корме, у кресла, кто-то положил пару удочек. Зовем: «Хозяин, хозяин!» Но нет ответа. Тем лучше.
Каждому охотнику за пароходами дано в жизни испытать жуткое ощущение. Это случается на заброшенном судне, куда человек впервые успевает до разгрома. Он взобрался по деревянной лестнице на верхнюю палубу и ступает по коридору, любуясь благородной отделкой стен, открывая двери кают, где, правда, уже другие койки, и представляет себя пассажиром первого класса, А потом оборачивается и холодеет. В том дальнем конце стоит какой-то мужик и молча взирает на него. Застывают оба как статуи, пока одного не озарит: да ведь это ж он сам в зеркале! Многими зеркалами убран коридор, они вытягивают линию взора, ловят свет оконец-фонарей, отражают глубины друг друга, и не так тесно уже, зеркала и в салонах, отражают и реку, и господ пассажиров, которых уже нет...
Леня пускает огненные кораблики в машинном отделении. Здесь тоже все в воде, болотные сапоги не выручают, шест в полтора метра ушел с концом. Выбирается Леня и трясет пальцем: укусил, говорит, пароход. Сердится старый на людей.
Отваливаем: протоками и стрежнем несемся как в кино и, наконец, сбросив скорость, тыкаемся к полузатопленному островку, рядом с другой моторкой. Под ивами на песке стоит пара палаток, выбегают четверо веселых аборигенов, все загорелые и в драных штанах до колен. Решительно, сегодня у нас Миссисипи. И не мудрено, что за низеньким столиком, за ухой Цыбин рассказывает историю о пароходных гонках.
Сучилось это в начале века. «Самолетский» пароход «Лермонтов» уходил из Нижнего в Астрахань. На борту был один из владельцев — саратовский купец Никандр Ефремович Репьев со своими гостями, а командовал пароходом тоже саратовец, капитан Митрофан Сергеевич Сулоняев. Одновременно с «Лермонтовым» от причала отвалило другое судно — теплоход «Двенадцатый год» общества «Кавказ и Меркурий», которым командовал ученик Сулоняева, балаковец Виктор Николаевич Мещерский.
Когда Репьев увидел, что отплывают и конкуренты, он приказал Сулоняеву идти на всех парах, у пристаней особенно не задерживаться и в Астрахани быть первым. Началась гонка. «Лермонтов» везде успевал раньше «Двенадцатого года», быстро разгружался и заправлялся, отваливал и несся дальше.
В случае победы Репьев обещал наградить всю команду, но в Самаре произошло непредвиденное. Купец с компанией спустился на берег попить жигулевского пива, загулял и к отплытию не явился. А Сулоняев услышал, что «Двенадцатый год» дает уже второй свисток, и велел отчаливать без хозяина.
Репьев с гостями появился на пристани, когда «Лермонтов» набрал уже полный ход: купец стал кричать, чтобы его тоже забрали, но Сулоняев приказал не снижать скорости, и судно помчалось по Волге. В Саратове его так же скоро разгрузили, и гонка продолжилась. Иногда «Двенадцатый год» настигал «Лермонтова» и пытался его обойти, но Сулоняев подставлял корму, и соперник, чтобы избежать столкновения, вынужден был сбавлять скорость. «Лермонтов» пришел в Астрахань первым.
И когда пароход вернулся, то купец уже немного поостыл, принял капитана у себя дома и поблагодарил за победу в гонке...
Идем с островов на двух моторках, лихо, легко. А вечером в гостиничном номере опять вспоминаются подвиги волжских капитанов, снова будто звучит пароходная песня, напетая Владимиром Михайловичем:
Шум, треск, нету мест,
На реке туман;
Негде сесть, негде лечь,
Ходит капитан...
Вскоре Леня уехал, а я поплавал еще по реке на моторке, добытой Чернышевым, выяснил, что корпуса других старых судов затоплены, и решил поехать на станцию Вязовка, где вроде бы стоял пароход.
И через день в небольшом селении Вязовка, затерянном среди бурых и выжженных приволжских степей, сошел с автобуса странный человек. В черных очках и панаме, в брезентовых брюках и черных резиновых сапогах, а за спиною — вислый рюкзак. Человек стал спрашивать, где здесь Волга. Волга была в нескольких десятках километров. Вязовок оказалось две.
Охоту на пароходы продолжаю.
Алексей Кузнецов / фото автора
Земля людей: Наследник генерала Епанчина
Во время последней встречи лидеров мировой политической и экономической элиты в швейцарском Давосе состоялось одно действо скорее культурного характера: России был передан в дар портрет Петра Великого работы неизвестного художника. Холст был вручен Виктору Черномырдину. Даритель — лихтенштейнский барон Эдуард Фальц-Фейн. Незадолго до этого нам довелось встречаться с бароном в швейцарских Альпах.
«Добро пожаловать на российскую землю! Чувствуйте себя как дома». — Барон сделал рукой широкий жест, как бы предлагая располагаться поудобнее.
Мы, российские журналисты, несмотря на теплые красно-желтые куртки, выданные нашими хозяевами из Швейцарской туристической корпорации на время знакомства с Сен-Готардским перевалом, мерзли под порывами ледяного ветра, буйствующего в ущелье; воздух был напитан влагой, а температура едва перевалила за ноль. Барону Эдуарду Александровичу фон Фальц-Фейну приходилось напрягать голос, пересиливая вой ветра. Казалось, он не ощущал непогоды, стоя в своем светлом плаще под порывами ветра, немилосердно трепавшего его пышные русые волосы. «Представляете, — взволнованно говорил он, — существует документ, подтверждающий, что в 1893 году местная коммуна Урзерн передала эту территорию России для сооружения памятника павшим солдатам Суворова. Вот эта площадка около скалы, где мы сейчас стоим, принадлежит России. Здесь даже швейцарская полиция не имеет права никого арестовать», — с улыбкой заключил барон свое приветствие.
...Это был типичный случай «дежа вю». Мы стояли на небольшой площадке прямо напротив Чертова моста, среди горных круч — место, столь знакомое по картине Сурикова «Переход Суворова через Альпы». Правда, сам Чертов мост заменен на более фундаментальный — да и как ему было сохраниться, если уже во время знаменитого перехода суворовские «чудо-богатыри» связывали обветшавшие доски шарфами... Глубоко внизу, словно пытаясь раздвинуть сжимающие его скалы, злобно ревел стремительный Ройс. Ледяной поток рассыпался веером брызг, натыкаясь на мощные валуны... Главное отличие сегодняшнего пейзажа от полотна Сурикова — высеченный в крутом боку темно-серой скалы 12-метровый крест, обрамленный аркой.
Только очутившись в этом и сегодня мрачноватом — несмотря на полную благоустроенность, идеальный серпантин и уютную таверну с портретом генералиссимуса у входа — месте, можно представить, каково пришлось тогда, в 1799-м, суворовским солдатам биться на этих кручах с французскими гренадерами. «Доблестным сподвижникам генералиссимуса фельдмаршала графа Суворова-Рымникского, князя Италийского, погибшим при переходе через Альпы в 1799 году», — золотом выведены полуметровые буквы под гигантским крестом. Сколько их тогда погибло здесь... Не в последнюю очередь и из-за малокомпетентных высочайших указаний из Петербурга и союзной Вены. Кстати, Габсбурги сильно подвели полководца, не прислав, как обещали, вьючных мулов и продовольствия в назначенный срок, — это задержало его войско на пять дней, что дало возможность французам укрепиться на Сен-Готарде. Как всегда, война — трагедия сама по себе — таит внутри себя тысячи малых трагедий.
«Этот памятник был создан благодаря усилиям князя Сергея Голицына», — донеслись сквозь вой ветра слова Эдуарда Александровича. Князь не только предложил идею мемориала и собственные средства для его создания, но и сумел протолкнуть идею сквозь лабиринт политико-дипломатических хитросплетений и за шесть лет, к 1898 году, довести ее до воплощения в камне.