Едва успели позавтракать консервированными бисквитами, как призывные крики наших проводников возымели успех. Где-то очень далеко в лесу раздался ответный крик. Решили ждать здесь, на краю большого вырубленного участка леса. Со времени первого крика прошло часа три. Час назад из леса снова кричали, на этот раз внятнее и ближе.
К вечеру появилось два голых папуаса с копьями. Реакция на нас очень недоброжелательная.
— Уходите, здесь нет пищи на всех...
Мы отвечаем, что принесли пишу с собой, по цепочке из переводчиков эта (эта ли? — проверить невозможно) информация доходит до туземцев, но они отказывают с пущей яростью. Речь у комбаев вообще очень агрессивная, жестикуляция грозная и стремительная, при разговоре папуас то почешется, то кулаком взмахнет: непонятно, что у него на уме.
Проводники советуют уходить, но я велю продолжать переговоры.
Прошло два дня. Проводники очень боялись, что ночью на нас могут напасть. Но я верил в успех. На второй день вечером они пришли к нам и согласились взять подарки для стариков-вождей. Мы послали мешок риса, топор, два мачете, несколько горстей бисера и булавки. Утром пришли посланцы, сказали, что мы можем пожить в племени, но совсем недолго.
Мы вынырнули из зеленой гущи леса и с наслаждением глотал и воздух на небольшой лесной прогалине, через которую текла узкая речка с красно-коричневой водой. За хаотичными завалами деревьев — здесь их было особенно много — на дальнем конце прогалины виднелось строение длиной около десяти метров, «подвешенное» на 30-метровой высоте. Из него, прямо через тростниковую, бурую от времени крышу сочился дым. Люди где-то здесь. Раздался тревожный крик-уханье: нас заметили. Дор, проводник-носильщик, прокричал несколько зычных, состоящих из одних гласных звуков фраз, и мы двинулись, хрустя и скрипя ветками, через завал.
Это было классическое фортификационное сооружение каменного века. Ни одно живое существо не могло бы подойти к жилищу комбаев незамеченным. Подступы к нему хорошо просматривались и простреливались. Жилище было прикреплено сразу к нескольким толстым деревьям, и к нему была приставлена длинная жердь с зарубками. Мы шли по просеке, несколько пар глаз внимательно разглядывали нас сверху, из дома-крепости, и несколько теней мелькали по бокам, в зарослях. Никто, слава Богу, не кричал и не стрелял, может быть, удастся с ними договориться. Недалеко от этого логовища, на невысоком пригорке мы заметили еще одно длинное строение, навес из веток.
Дор знаками показал, что пойдет туда один. Осторожно, как сапер на минном поле, положил свой рюкзак на землю, велел нам сделать то же самое и сесть. Вынул из кармана несколько браслетов и, так же осторожно ступая, понес подарки к навесу, вытянув руки, чтобы их хорошо было видно. Людей мы увидели не сразу, из темной глубины строения они решились выйти не скоро, долгое время только широкая спина Дора выглядывала из проема, который, не делая лишних движений, что-то говорил людям, сидящим внутри.
Первым появился старый вождь. На полусогнутых напряженных ногах, сжимая копье в руке, он вышел на свет и стал что-то говорить; гортанные звуки лились сплошным потоком. Дор и остальные толмачи переводили это на индонезийский язык.
Через три минуты наш капитан (индонезиец, на лодке которого мы приплыли в Басман; он пошел с нами к комбаям) поставил автомат на предохранитель. Нам разрешили остаться и согласились принять подарки...
Я окончательно понял, что перенесся в каменный век, во времена молодости человечества. Передо мной стоял, сутулясь и нахмурив кустистые брови, человек с каменным топором в одной руке и массивным копьем в другой. Все его тело было украшено ритуальными шрамами, в носу вставлены бамбуковые палочки, кожа была грубой на вид, как наждачная бумага. Первобытный человек, ничего не знающий о цивилизации, запускающей ракеты в космос. Глаза его перебегали с моего лица на руки, на одежду, обувь... Он был испуган и ничего не понимал.
Встретили нас в деревне недружелюбно, никто не подходит, при встрече отворачиваются... Взгляды косые. Неуютно. Ребенок, увидев Кричмана, заплакал навзрыд. Миша очень обиделся: что же, говорит, неужели я такой страшный?
Но я не жалею: сюда стоило прийти хотя бы затем, чтобы видеть жилище комбаев. Их дома похожи на хижины соседнего племени аубанов, через территорию которого мы проходили: тоже стоят над землей, на подпорках. Но вся разница в высоте! Если ауба-ны живут метрах в пяти-шести от земли, то здесь дом, как я говорил, на высоте тридцати метров. Поразительное зрелище.
— В этой местности вообще любят небоскребы, — бор-
мочет Анджей. — В Джаяпуре вот индонезийцы понастроили банков в сто этажей, эти живут под облаками...
Проводники говорят (об этом свидетельствуют и некоторые путешественники), что дома, бывает, строятся и на высоте в шестьдесят метров.
Ночью, когда все племя забирается наверх (собак тоже с собой берут: хвать ее под мышку и полез), жердь с насечками убирается внутрь дома. Это действенный способ, чтобы в строение не проникли охотники за головами из соседних племен.
Так прошел первый день в племени комбаев, в селении клана Сайах.
Утром Саша проснулся и сообщил:
— Сегодня день знаний. Наверное, сегодня мы узнаем что-нибудь новое о нравах и культуре племенных жителей этой части Новой Гвинеи...
— Детки в школу сегодня пошли, — вздохнул Анджей.
Просыпаемся мы, кстати, как и засыпаем, под звуки протяжной и очень мелодичной песни, которую комбаи хором исполняют на своей верхотуре. И это производит сильное впечатление: звуки льются будто с неба-Отношения с местными потихоньку налаживаются. Генератор их заинтересовал, подходили близко смотреть, но когда он завелся и затарахтел, громя соборную тишину леса, все любопытные с криком разбежались.
Когда ходим к ручью умываться, за нами подглядывают. Но зато, слава Богу, не провожают в кустики, подобно аубанам...
Вчера утром Анджей долго снимал дерево странного вида со свисающими корнями, а сегодня выяснилось, что он наугад выбрал священное дерево. Колдун Барнабас сидел полдня на этом дереве, обливал свиным салом листья и поджигал. Оказывается, он заговаривал дождь, который льет уже несколько дней подряд.
Взгляд на мир у комбаев такой: они живут во внутреннем пространстве, мертвые во внешнем, а за всем этим находится Великая вода, где все окажутся после конца света. Это я узнал из обрывочного разговора (через переводчиков, конечно) с комбаем, которого зовут Рее. Он больше всех, кажется, к нам расположен и часто соглашается беседовать. Внимательно слушает нашу речь, как будто что-то понимает. Потом терпеливо ждет, что скажут переводчики, и отвечает сам, иногда односложно. Палочки у него в носу шевелятся... Мы для комбаев — существа из Великой белой воды...
Поэтому они так и насторожены к нам: пришельцы из внешнего мира для них отчасти мертвецы. Я вспомнил историю о том, как в семидесятые годы на край леса, где мы сейчас находимся, прибыли два голландца — Йоханес Вельдхайзен и Геррит Ван, миссионеры Голландской реформированной церкви (это дополнение я вписываю уже в Москве, готовя дневники к печати). Территория, где обитают комбаи и их соседи короваи, тоже живущие на деревьях, не имеет нефти, драгоценных металлов или ценных пород деревьев, видимо, поэтому никто не тревожил вековой покой джунглей аж до семидесятых...
Ну вот, эти два голландца работали здесь 15 лет, опубликовали этнографический труд, но за все полтора десятилетия не сумели приобщить к христианству ни одного туземца. Частично это было результатом их концепции: «Мы должны вести себя как гости, а не как завоеватели». Голландцы вообще люди мягкие и терпимые. Однако факт налицо: ни один туземец не принял веры людей извне...