Революция постаралась «уравнять» оба холма. На Монмартре было разграблено как имущество виноделов, так и святыни монастыря (в том числе и мощи Св. Дени). А на Мон Сент-Женевьев грандиозный собор, построенный Людовиком XV в память Св. Женевьевы, был перепрофилирован в Пантеон — некрополь для знаменитых французов (Руссо, Вольтер, Гюго, Золя, Кюри и др.). Останки же святой, извлеченные из склепа, были безжалостно сожжены и развеяны над Сеной.
В 1814 году в Париж вошли русские войска. Разгромив отряд, оборонявший Монмартр, казаки не пощадили и местных мельников — семью Дебрэ, из которых чудом выжил лишь один. Оставшись калекой, он вынужден был отказаться от выпечки хлеба и стал торговать лепешками (la galette), заодно устраивая для своих клиентов танцы. Так родилось знаменитое кабаре Мулен-де-ла-Галет.
В 1875 году в память о жертвах Парижской коммуны над вершиной Монмартра, да и над всем Парижем вознесся собор Сакре-Кер. Доминируя над холмом, он не смог изменить характерный для обитателей и гостей Монмартра принцип «прожигания жизни». Но его смогли ослабить импрессионисты, придав веселью артистический оттенок. Писсарро, Моне, Ренуар, Мане, Сислей и Сезанн. В 1886 году 33-летний Ван Гог писал здесь холсты, которые тогда даром были никому не нужны. Тулуз-Лотрек создавал свой Монмартр, полный цинизма, эротики и странных фантазий. Позднее на холм взошло новое поколение не менее блестящих имен: Пикассо, Брак, Леже, Утрилло и, конечно, Модильяни. Чтобы уничтожить этот фонтанирующий источник талантов и гениев, истории потребовалось ни много ни мало — мировая война...
Но вернемся в средние века. Под покровительством Св. Дени и Св. Женевьевы Париж стремительно разрастался. В 1600 году в нем жило уже 500 тысяч человек — для того времени это был настоящий мегаполис! Проблемы, с которыми столкнулся средневековый Париж, сегодня трудно вообразить. Ширина мощеных улиц была от полутора до трех метров, посередине при малейшем дожде возникал бурный ручей, в который сбрасывали грязную воду и нечистоты из каждого дома. Запах стоял такой, что изысканные персоны предпочитали не выходить на улицу, не имея в руке букета цветов или флакона с духами. Из-за тесноты и узости улиц в городе практически не было карет, ездили верхом на лошадях и мулах. Один из принцев крови как-то проезжал недалеко от церкви Сен-Жерве, когда на улицу неожиданно выбежало стадо свиней. Лошадь вздыбилась и сбросила своего всадника — принц упал, ударился головой о каменную тумбу и умер. С этого дня свобода перемещения для свиней в Париже была резко ограничена.
В эпоху Возрождения Париж должен был стать произведением искусства. Об этом мечтал Франциск I — страстный поклонник итальянского зодчества. Но титанический труд по преобразованию города начал только Генрих IV, и первым делом он закончил строительство Нового моста. В архитектурной эволюции Парижа этот мост был своеобразным трамплином в будущее, где основными качествами города должны были стать красота и удобство. Новый мост (ныне он — самый старый мост Парижа) был первым мостом, на котором не строили домов и с которого открывался чудесный вид на город и Сену. На протяжении столетий он служил любимым местом для прогулок и встреч, пока не уступил свою роль Бульварам. Мост строился крайне медленно. Любители острых ощущений развлекались тем, что прохаживались над незаконченными пролетами по настеленным доскам, часто падая и получая увечья. В 1603 году сам Генрих IV рискнул повторить этот опасный трюк и, когда придворные попытались урезонить его тем, что много людей упало в реку, спросил: «А сколько среди них было королей?» — «Ни одного», — вынуждены были признать слуги.
Генрих IV раскрепощал Париж в прямом и переносном смысле. Из города-убежища он превращался в город-сцену, город-праздник, приглашавший жителей покинуть свои дома и выйти на улицы и бульвары. Площадь Вож, Лувр, Тюильри, Пале-Рояль, Вандомская площадь, площадь Согласия...
Но оставался и другой Париж — закрытый для общества, опасный и враждебный, Париж тех кварталов, куда не рисковали заходить даже вооруженные солдаты. Это были печально известные Дворы чудес. Главное чудо в этих Дворах происходило каждый вечер, когда весь сброд после «трудового дня» возвращался к своим жилищам. Самый известный Двор чудес насчитывал около 500 семей и выходил на улицу Сен-Дени в районе пассажа дю Кер. Справиться с ним смогла лишь созданная в 1667 году префектура полиции, разместившаяся на знаменитой Ке д’Орфевр. Особенно прославился своими рейдами во Дворы чудес лейтенант полиции Ла Рейни. Встречая вооруженную железными прутьями и мушкетонами толпу, он говорил примерно следующее: «Я мог бы всех вас отправить на галеры. Но мне вас жаль. Сегодня стены ваших бараков будут снесены, и я даю вам ровно час, чтобы убраться прочь... Но учтите: двенадцать последних заплатят за всех. Шестеро будут повешены на месте, шестеро получат 20 лет каторги!» Ла Рейни всегда держал свое слово, поэтому через 30 минут Двор был пуст...
Борьба с «наследием средневековья» в Париже развернулась с новой силой в середине XIX века. Перепланировкой города занялся префект департамента Сены барон Жорж Османн. Именно ему Париж обязан своими широкими бульварами и звездоподобными площадями с расходящимися лучами-проспектами. Но парижане никогда не простят Османну разрушений на острове Сите, где, охваченный азартом переустройства, префект снес два десятка церквей и уничтожил более полусотни старинных улочек, хранивших самобытность и очарование средневекового Парижа. «Железной рукой» реформатора барон Османн привел Париж к новым градостроительным решениям, подготовив почву для такого эксперимента, как Эйфелева башня.
Сказать, что ее не любили — ничего не сказать. Ее ненавидели и проклинали все известные писатели и художники Франции. Коллективный протест, подписанный ими, хранится в музее. Но когда башню открыли ( в 1889-м, в год Всемирной выставки в Париже), ее посетило около 2 миллионов человек — абсолютный рекорд за все времена. Самым стойким борцом с Эйфелевой башней был Ги де Мопассан. Но как-то и его встретили в ресторане на одной из ее площадок. «Это единственное место, откуда я не вижу проклятой башни», — нашелся знаменитый писатель.
Пример Эйфелевой башни лишний раз доказывает исключительность Парижа. Какой еще город смог бы не только адаптировать совершенно чуждое по стилю инженерное сооружение, но и превратить его в свой собственный символ! В сущности это и есть то самое «l’art de vivre» — «искусство жить», которым так гордятся французы. Париж никогда не стремился возглавить технический прогресс, но умело его использовал. «Быть — важнее, чем иметь, выглядеть — важнее, чем быть!» Из всех величайших изобретений человечества Париж взял себе только одно, но зато какое — кинематограф!
За сотни лет бурной истории Париж научился быть (или казаться) счастливым. Иллюзия счастья витает над его улицами, как фата-моргана: то рассеивается, то сгущается. Но иногда иллюзии становятся реальностью. Где это происходит? На бульваре, в бутике, в кафе? В Париже. В городе, который так трудно миновать...