Все считали себя последователями Гюго, Сен-Симона, Фурье. Сменился и умонастроенческий цикл – если достижения науки и медицины прошлого столетия разобрали человека, как машину, по винтикам, и едва ли не объявили машиной, то теперь маятник качнулся в противоположную сторону: интерес общества сосредоточился на человеческих страстях, безрассудстве, потакании своим желаниям и подробном исследовании смены настроений. Самые серьезные сенсимонисты проповедовали законность наслаждения, приветствовали дерзкие опыты в области чувств, учили презирать буржуазные условности.
Один из вольнодумцев, 19-летний Жюль Сандо, изучавший в столице юриспруденцию, без памяти влюбился в Аврору Дюдеван. Он олицетворял собой поистине романтического героя – мечтательный хрупкий блондин с завитыми волосами, не любивший ни охоты, ни шумных сборищ, предпочитая всему этому уединение и книгу. Он внушал Авроре столь популярные тогда идеи Шатобриана: «Только в красоте земли, природы и любви вы найдете элементы силы и жизни для того, чтобы воздать хвалу Богу…»
Аврора оказалась исключительно способной ученицей и к тому же натурой редкостно честной и последовательной. Она бесповоротно решила для себя, что ни перед кем – и перед мужем в первую очередь – притворяться больше не станет. «Маленький Жюль», как она с некоторых пор стала называть Сандо, приходил к ней на свидания в уединенные места тенистого ноанского парка, а порой даже в павильон ее супружеского дома.
В июле 1830 года друзья Авроры услышали, что в Париже революция. Якобы ружейная пальба, якобы строят баррикады – сведения были отрывочными и противоречивыми. Аврора в то время была совсем далека от политики, но восторженно повторяемые друзьями слова «свобода» и «республика» опьяняли ее не меньше, чем их. Ей объяснили, что король Карл Х – реакционер и предатель, что своими печально известными «шестью указами» он ограбил народ, сузил избирательное право и ликвидировал свободу слова и печати. Вскоре стало известно, что в результате июльского восстания Карл Х бежал, а на трон возвели Луи Филиппа Орлеанского. Ждали новой благородной конституции.
Истинная, но как будто спавшая до поры энергия Авроры словно пробудилась вместе с революцией – первой из череды тех, что ей доведется пережить на своем веку. Она почувствовала некое тайное родство этого общественного бунтарства с ее личным внутренним бунтарским духом. А еще в ней проснулся яркий эпистолярный дар – в духе того неспокойного времени Аврора сочиняла длинные письма своим друзьям в Париж, и в их стилистической раскованности, красочности сравнений и меткости описаний уже чувствовалась рука писателя. Казимир стал во всем ей помехой, и она отодвинула его со своего пути решительной и почти неженской рукой. В ней словно проснулась воля прадеда – маршала Мориса Саксонского. «Я переезжаю в Париж. Хочу жить самостоятельно и от тебя отдельно. Я требую, чтобы ты выделил мне пенсион. Дети останутся здесь, в Ноане». Казимир хоть и оторопел от неслыханной дерзости жены, но противоречить не посмел.
Поначалу Аврора Дюдеван стала в Париже самой белой из всех белых ворон, но достаточно быстро превратилась в своеобразную знаменитость, которой позволено все и чьи экстравагантные выходки вовсе не являлись актом особой смелости. Презрительно махнуть рукой и пренебречь мнением толпы оказалось органичным и глубоко личным свойством мадам Дюдеван. В те годы дамы в театре сидели исключительно в ложах и на балконе, и вдруг в разгар сезона 1831 года в партере среди мужчин стала регулярно появляться женщина в рединготе серого сукна, с шерстяным платком на шее, в брюках и вызывающих сапожках на маленьких ногах. Впрочем, делать из своего костюма знамя женской эмансипации Аврора пока не собиралась – она одевалась так просто потому, что это было удобнее и дешевле. При этом ее нимало не смущали ни недоумевающие взгляды мужчин, ни испуганные лорнеты дам, то и дело обращавшиеся на это странное существо. Ее продолжала пьянить революция: «Кругом штыки, мятежи и руины, а все живут так весело, как будто сейчас мирное время».
Аврора открыто поселилась с Жюлем Сандо в небольшой мансарде на набережной Сен-Мишель, а вскоре забрала к себе 3-летнюю дочку Соланж, которую эта странная пара ежедневно прогуливала в Люксембургском саду. Аврора яростно противилась, когда ее принимали за одну из тех женщин, которые требуют, чтобы «берегли их репутацию», – своей она нисколько не дорожила, считая, что все, что она делает, отнюдь не эксцентрично, а всего-навсего честно.