Из Милана Хемингуэй отправил домой открытку с лаконичным: «Прекрасно провел время». Только на сей раз этот смельчак бравировал. В Милане бомба попала в завод боеприпасов, и волонтеры расчищали от трупов огромную территорию. Это было жутко, особенно когда выносили тела женщин. Потом они собирали куски тел, застрявших в колючей проволоке. Все это немного отрезвило молодого журналиста. До этого момента он воспринимал войну как игру в ковбоев и индейцев.
Волонтеров разместили в тихом местечке Шио. Эрнесту казалось, что он приехал на отдых в загородный клуб, и это его бесило. Он попросился на передовую, и его послали на реку Пьаве. Ежедневно он доставлял в окопы еду и сигареты и однажды чудом остался цел после прямого попадания снаряда в окоп. «Я был весь забрызган тем, что осталось от моих приятелей». Хемингуэй хвастался, что он заговорен от пуль и снарядов. Но 18 июля 1918 года, когда Хемингуэй, как обычно, привез солдатам на велосипеде шоколад и сигареты, неожиданно австрийцы открыли шквальный огонь из миномета. Всех, кто был рядом с Эрнестом, убили. Его же сильно оглушило. Последнее, что он видел, был раненый итальянский снайпер, лежавший неподалеку. Очнувшись, Эрнест выбрался из окопа и пополз к снайперу. Тот оказался жив, и, взвалив его на себя, Хемингуэй, пригибаясь, попытался добраться до своих. Однако австрийцы заметили его и стали обстреливать. Снова контуженный взрывной волной, Хемингуэй опять свалился на землю. На мгновение он почувствовал, как то, что называют душой, вылетело из него и через какое-то время вернулось обратно. «Потом были только боль и чернота, — вспоминал Хемингуэй. — Пришла мысль о том, что я должен думать о всей своей прошлой жизни, и это показалось мне смешным. Я должен был приехать в Италию специально для того, чтобы думать о своей прошлой жизни! И вообще в такие минуты думаешь о чем угодно, но только не о прошлом. Я хотел бежать и не мог, как это бывает в ночных кошмарах».
Когда Эрнест добрался до своих, оказалось, что итальянец, которого он тащил, давно убит осколком. Сгоряча сам Хемингуэй не чувствовал боли, хотя ему раздробило колено и в ноге засело множество осколков. В полевом госпитале часть осколков (всего их было более двухсот) вынули, и Эрнест был отправлен в Милан. Один его знакомый вспоминал, как, лежа на госпитальной койке, Хемингуэй развлекался тем, что вынимал из своей ноги стальные осколки, складывал в баночку и пересчитывал. Нависшая над ним опасность ампутации миновала после многочисленных операций. Однако боль мучила его днем и ночью. Он старался заглушить ее с помощью коньяка. Но его ангел-хранитель не забывал о нем и однажды явился к нему в образе молодой медсестры. Американка Агнес фон Куровски была на семь лет старше Эрнеста, и это ему очень нравилось. Романтизм отношений в стиле «раненый воин и милосердная женщина» полностью захватил его. Агнес же смотрела на него как на забавного ребенка и называла его «мой малыш». В течение дня они обменивались многочисленными записками, и Агнес подгадывала свои дежурства на ночное время, чтобы быть с ним. По ночам он сам разносил градусники раненым, чтобы ей не надо было вставать. На обратном пути он думал о том, что она лежит в его постели, и эта мысль согревала его так же, как ее тело час назад.
Пуританский Оук-Парк давал о себе знать — Эрнест хотел непременно жениться на любовнице. Он любил ее, как любят первую женщину: не замечая ее недостатков и пороков. Нога заживала, и Эрнест так привык к боли, что чувствовал себя не в своей тарелке, если ничего не болело. Пока он переживал свой первый роман, война закончилась. Его наградили итальянской серебряной медалью «За отвагу». Он был одним из первых американских солдат, получивших ранения на фронтах Первой мировой. Во многих американских газетах был описан его подвиг.
В Оук-Парк вернулся совсем другой Эрнест Хемингуэй. Опираясь на палку, из вагона вышел человек в итальянском кожаном пальто. Он отказался опереться о руку отца и сел в автомобиль. Испытание болью, любовью и «медными трубами» сделало свое дело. Чтобы не чувствовать себя чужим дома, Эрнест превращает свою комнату на третьем этаже в военный окоп — по стенам были развешаны военные фотографии и одежда, карты, награды, оружие. Укрывался он одеялом из миланского госпиталя, запах которого сглаживал ночные кошмары, мучившие его. Единственная радость — Агнес. «Она такая красавица, — снова и снова говорит он родным, — вот она приедет, тогда увидите». Ожидая писем от Агнес, он каждое утро с нетерпением встречал почтальона. Неожиданно Эрнест слег с температурой, не выходил из своей комнаты и не позволял отцу осмотреть его. Причину болезни он открыл только своей сестре Мерселине, когда прочитал ей письмо от Агнес. Та писала, что ее любовь к нему — это больше любовь матери, что она выходит замуж за итальянского офицера.
Эрнест глотал коньяк, запершись в комнате до тех пор, пока воспоминания о миланских ночах не стерлись из его памяти. Когда же все «перегорело», осталось только одно желание — писать. Обретя кое-какой опыт, он уже знал, о чем, но не знал, как. Перебравшись в коттедж на озере Валлун, он стал исписывать лист за листом, но его не покидало чувство неудовлетворенности, ощущение, что все это не то, что он ищет. Некоторое время он был одержим идеей ехать на Восток, но мать отказалась дать ему денег на паспорт и проезд до Иокогамы. Она замучила сына упреками в безответственности. По ее мнению, вот уже 18 месяцев он болтается без дела, не желая найти себе серьезное занятие, приносящее доход. Профессия журналиста была для нее синонимом тунеядства. А мысль о том, что юноша из порядочной семьи может стать писателем, приводила ее в ярость. В конце концов Грейс поставила сыну ультиматум — или пусть ищет работу, или убирается из дому. Эрнест выбрал второе.
Он поселился у друга в Чикаго и устроился помощником редактора в экономический журнал. Если раньше он работал ради удовольствия, то теперь, лишившись поддержки семьи, делал это лишь ради денег. Эрнест познакомился с девушкой по имени Элизабет Хэдли Ричардсон. Скоро он пригласил ее на футбольный матч. Но Хэдли в этот день подвернула ногу. Ступня распухла, и надеть на нее туфлю никак не получалось. Тогда Хэдли надела на ногу красную домашнюю тапочку и невозмутимо шла в ней по улице рядом с Эрнестом. Такое презрение к условностям покорило Хемингуэя. Ему нравились ее каштановые волосы и улыбка. Жизнь Хэдли до встречи с Эрнестом нельзя было назвать раем. Ее отец покончил с собой, она долгое время страдала из-за травмы позвоночника и думала, что будет обузой для мужчины, который свяжет с ней жизнь. Отвергнутый Агнес, Хемингуэй в это время тоже считал себя ущербным человеком. Оба нуждались друг в друге. Хэш (как называл ее Хемингуэй) жила в Сент-Луисе, и долгое время они обменивались письмами. Она первая оценила его литературные опыты, сказав, что в его прозе есть ритм и точность слова. Она подарила ему его первую пишущую машинку, сказав: «Я сделала тебе такой хороший подарок, что теперь ты обязан на мне жениться». 3 сентября 1921 года они обвенчались в маленькой методистской церкви в местечке Хортон-Бей. Присутствовавшая на церемонии Грейс надеялась, что, обзаведясь семьей, Эрнест возьмется за ум и перестанет кропать рассказики, которые никто не хочет покупать. После смерти матери Хэш получила небольшое наследство и была готова вложить эти деньги в своего подающего надежды мужа-литератора. А Эрнест мечтал о Париже. И тут редактор «Торонто Дейли Стар» предложил ему поехать в Европу разъездным корреспондентом газеты. Все расходы Эрнест должен был взять на себя, редакция будет оплачивать только его публикации.