Но пора свернуть направо, на главную улочку Хан-Халиля. Остается за спиной бушующее море света — тот момент, о котором я мечтал. У ног плещется тень, озеро прохладной тени. Улочка так узка, что крыши лавок и магазинов будто сомкнулись. Поражает почти торжественная тишина. Час еще не торговый, покупателей мало, только гибкие слуги в длиннополых галабеях разносят на медных, натертых до блеска подносах воду, кофе, чай. Но теперь я забываю, что хочу пить. Узкие витрины уже открыты — кажется, что камни за стеклами еще не разгорелись, еще спят: спокойный, прозрачный топаз; безмятежная, как небо, бирюза; коралл, как красные засыпающие скалы на Красном море; застывшие слезинки жемчуга; александрит ленивого морского цвета.
Однажды я видел, как пожилой египтянин, все лицо которого было изборождено морщинами, принес и вывалил на полированный прохладный прилавок ювелирного магазина серый песок. Отряхнул мешочек и стал ждать, пока хозяин не разгладит пирамиду песка по прилавку. В песке заголубели то точки, то камешки — синайская бирюза. Бирюза родится в грубой породе иногда тоненькой прожилкой, а иногда и тяжелой каплей. Цвет ее разнится — от почти белого до густо-голубого. Бирюза Египта считается — после иранской — лучшей в мире. Купец достал увеличительное стекло и смотрел, нет ли трещин в бирюзе, потом убрал стекло в кармашек пиджака и предложил человеку некую сумму. Тот покачал головой. Открылась дверь на улицу, пахнуло приглушенным зноем. Щелкнул, включившись, воздушный кондиционер. «Малёш, — сказал поджарый купец, — гово хайги» («Ничего, он еще придет»).
На Востоке издавна скопилось большое количество золота, драгоценных камней, слоновой кости, изделий из редких пород дерева. Египет стоял на перекрестке торговых путей с Востока на Запад, с Юга на Север. Перепродавая товары с Востока и черной Африки, египетские купцы наживали огромные состояния. При этом часть товаров оставалась в Египте.
Я довольно давно хожу на Хан-Халиль. В последнее время здесь появились новые лавки, разнообразием вещей похожие на музеи. Вот одна из них. В лавке стоит пурпурный — от обитых тяжелым красным материалом стен — полумрак. Посредине зала (внутреннее помещение этой новой лавки действительно похоже на зал) стоят пузатые, отделанные позолотой арабские пуфы вокруг квадратного шахматного столика. Столик из мягкого желтого дерева, но со вставками белого по отполированному полю. Фигуры из слоновой кости грозно разошлись по обеим сторонам шахматной доски. Резные воины и полководцы задумчиво смотрятся в зеркало доски, словно читают свою судьбу. Похоже, что купец специализируется на старине. Прислоненная в углу, тускло поблескивает связка оружия. Тыльная сторона кривых сарацинских мечей чуть выщерблена, но режущая кромка по-прежнему остра и неумолима, как месть правоверного. Стоящие рядом длинные мечи крестоносцев поддались времени больше, они сильно оббиты, затуплены, выглядят скромнее, суровее и решительнее. Наверное, они принадлежали не шальному рыцарю, а французскому, немецкому или итальянскому крестьянину, задавленному нуждой и беспросветностью жизни и потянувшемуся к легендарному богатству Востока...
Выйдя из лавки, замечаю, что седой камень, которым вымощена улочка, весь отполирован подошвами бесчисленных прохожих. Нетрудно вообразить, кто и как проходил по ним: мелкими шагами — скряга, тяжелыми — богач, торопливыми — жених.
Кстати, ритуал покупки женихом золотых украшений для невесты весьма торжественное и интересное зрелище. Обычно родители жениха и невесты вместе с молодыми в выходной день — пятницу — с утра приходят на Хан-Халиль, только на Хан-Халиль, и лучше в магазин, который назначает каждый день цену на грамм золота в Египте: магазин «Сергани». Начинается покупка — приносят много вещей, никто их не хвалит, однако и не выражает категорично свое несогласие с предложением хозяина. Люд поскромнее заканчивает просмотр скорее; те, кто богаче, проводят за специально отставленным в угол магазина столиком долгие часы.
Когда, наконец, выбраны кольца, браслеты, серьги, подвески, перстни, хозяин, исписав весь лист крючками арабских цифр, назначает свою цену. Родители невесты замолкают, невеста и ее мать садятся на стулья в другом конце магазина. Цена, которую назначил хозяин, завышена ненамного. Но спор идет ожесточенный: ведь умение сбить цену — это дело престижа. Однако долго торговаться нельзя, родные невесты, да и она сама могут посчитать жениха скрягой и надолго обидятся. Поэтому торг закончен. Несколько возвышенных фраз между покупателем и хозяином — и новая египетская семья — а ее можно считать почти созданной — отправляется восвояси.
...Я еще долго брожу по Хан-Халилю. Наступает вечер. Мимо маленьких лотков, где навалены жучки-скарабеи, застывшие в серебре, и всевозможные броши, мимо разгоревшихся витрин, мимо лавок, откуда несет запахом лака и кожи, мимо кочующих групп туристов и зевак я добираюсь до того самого кафе «Фишауи».
Передняя стена в старом доме как будто убрана; там, где начинается потолок, снаружи виден край черного неба, лениво поблескивают звезды, бархатная ночь уже ласково накрыла весь мир. Кафе «Фишауи», как обычно, полупустое. В массивные зеркала смотрится комната с квадратными колоннами. С первого взгляда здесь кажется неуютно, даже неопрятно. Столик стоит на земляном полу и чуть качается, если облокотиться на один край. Другой стены в кафе практически тоже нет, ее заменяет дощатый забор, за которым виднеется строящееся здание. Оттуда пахнет свежими стружками. Постепенно тяжелая дневная усталость, будто отстоявшись, уходит из тела. Приносят чай, настоянный на мяте, потом красный чай, потом — зеленый. Спрашивают, не хочу ли пирога с медом (спрашивают, как добрые и гостеприимные хозяева) — этот пирог славится на весь Египет. Ветер шуршит тенями. Лежащая на столике передо мной раковина начинает петь.
О Красном море, откуда ее привезли. На Красном море, у берегов Египта, собирают в отлив тысячи раковин. Они серого цвета и кажутся уродливыми. Одну за другой раковины, которые оказались пустыми — без жемчужинки, бросают на песок. Через несколько дней они высохнут, и тогда на них обратят внимание снова. Положат в ряд, будут поворачивать на солнце, пока не побегут тонкие цветные жилки в белой скорлупе. Раковины можно везти на Хан-Халиль.
Я не хотел покупать эту раковину, у меня была одна с Красного моря, небольшая, но зато моя. Я ее нашел в песке у причала. Случилось же так — я был почти у кафе «Фишауи», когда старик — это, в сущности, был не старик, но падающая темнота старила человека — протянул мне хрупкую раковину. «Бахр, — сказал он, — море». Он продавал море за десять пиастров. Если Кир, царь персидский, когда-то решил наказать море, то почему нельзя купить море? «Бахр»,— повторил человек, чувствуя, что я готов купить у него раковину. Он протянул белый неровный шар мне. Я послушал... Там действительно было море — волна набегала на песок, и шелестела, и умирала.
Прошел час, со стороны цитадели потянуло прохладой из пустыни. Надо было уходить. Сбоку на колонне висел портрет какого-то статного человека в феске, на коне. Под рамкой, занимая весь угол, краснела стофунтовая бумажка. Она была никому не нужна. Эти банкноты отменили лет пятнадцать назад: при этом, говорят, разорились многие скряги, которые не пожелали расстаться с магическими бумажками. Так им и нужно. Принесли большую книгу в твердом переплете — это «Книга отзывов кафе «Фишауи»! Обычай таков — если ты здесь гость не случайный, оставь по себе росчерк пера. Все многообразие человеческих языков выразилось в книге одной фразой: «Хан-Халиль незабываем и необыкновенен, кафе «Фишауи» — тоже». Все хотели снова побывать здесь. Я написал так же.