...Наконец пучок света вырвал нас из темноты. Кто-то догадался зажечь фары электровоза. Он аккумуляторный. Потом зажегся общий свет. Машинисты — Петр Кузнецов, Евгений Игнатенко и Владимир Пермаков — «обули» свою машину, присоединили воздушный шланг. Машина вздрогнула, точно пришла в себя, завыла, зарычала — и набросилась на породу. Потом вперед выступили проходчики, добивать шпуры. Назову их имена. Александр Шахраманов, Хачик Карапетян, Анатолий Машталер, Ион Дичкун, Василий Ткаченко. Они стали лицом к скале, уперлись в нее бурильными молотками.
— Воздух!
Молотки застрекотали, проходчики затряслись, точно через них пустили ток-. Рев и треск сотрясали каменный свод. Скала давалась трудно. Буры трещали почти на одном месте. Но проходчики уважают такую породу: двигаешься медленно, но верно. Свод надежный. А встречается в забоях разная порода. Бывает, и не бурят вовсе. Вбивают вручную в «лоб» забоя трубы, вынимают их — шпуры готовы. Взрывай. Взрывают — образуются такие купола, что несколько месяцев подряд приходится вывозить только вывал. И ни шагу вперед. Теперь я понимаю, почему машинист не соглашался тогда на три ровных километра.
Наконец машина умолкла.
Электровоз отъехал с последней породой. Устало волоча бурильные молотки, забойщики отступили от скалы. Вперед вышел взрывник. Движения его четки, отходы и подходы отработаны. Он заложил в шпуры аммонит, протянул к ним шнуры и велел всем уйти. Я так и не записал его фамилии. Во время работы в забое говорить невозможно. Люди объясняются жестами, мимикой. Я попробовал с одним познакомиться. Тычу пальцем себя в грудь и кричу имя. Но не слышу даже себя. Потом тычу в грудь собеседнику... Он хватает мою руку и долго с чувством трясет ее. Как, интересно, понял он меня?
Минуты медлят. Пять... четыре... три... две... одна... Толчок! И грохот сотрясает подземелье. Вплотную за первым взрывом второй... третий... тридцатый... тридцать восьмой... Бедная скала. Она бьется в судорогах.
Проходчики говорят: жди неожиданностей, когда буришь, жди, когда взрываешь, когда убираешь породу — тоже жди. Однажды в четвертом забое после очередной «артподготовки» породой выдавило металлические арки, скрутило и выбросило. Над головой образовался купол с двухэтажный дом. Таким был почти весь участок. Опасно и рискованно было подходить к вывалу. А его надо убирать. Убирать и идти дальше. Нашлись добровольцы. Они везде есть. Их было восемь человек. Они спустились в забой вместе с бригадиром Федором Пальчиковым в понедельник утром, а вылезли на другой день вечером. Ставили бетонное кольцо. Тридцать шесть часов без сна и отдыха. Говорят, в ту ночь и наверху не смыкали глаз. Все обошлось благополучно...
Земля мало-помалу успокоилась. Но от забоя пошла густая едкая пыль. Опять цветная. Когда пыль немного улеглась, Иван Толстых снова повёл своих «орлов» к забою, словно поднял их в атаку. Но, не доходя до забоя, бригадир остановился.
— Стоп, ребята! Скала скрипит.
— Что это значит? — спросил я рядом стоящего проходчика.
— Порода играет, — пояснил он.
Яснее мне не стало. Бригадир прошел в забой. Один. И длинной трубой стал «прощупывать» потолок. Посыпались обломки скалы. Когда свод был обезопасен, в забой вошли остальные. И все началось сначала. Заревела машина, застучали бурильные молотки.
— Что вас привело сюда? — спросил я Даяна Норайра, когда мы возвращались обратно к стволу шахты. — Ведь, я слышал, вы после института работали в Ереване...
— Севан, — ответил он.
Да, многие местные жители работают здесь из-за Севана. Любят озеро не только за редкую красоту. Севан поил Араратскую долину. А та их кормила. Хочешь понравиться местным жителям, называй озеро уважительно морем. Озеро и впрямь живет по морскому режиму, хотя и расположено на высоте двух километров над уровнем моря. Предполагают, что породили его вулканы. Впадает в Севан двадцать восемь рек, вытекает одна — Раздан. В прежние годы озеро имело тысячу четыреста квадратных километров зеркала и стометровую местами глубину. Говорят, раньше озеро замерзало один раз в двадцать пять лет. Теперь замерзает чаще, причем когда вздумает. Потому что упал уровень воды.
Несколько десятков лет назад на реке Раздан стали строить энергетический каскад. Место удобное. От озера Севан до Еревана уровень Раздана падает на один километр. И на этой линии ступенями расположились шесть гидростанций. Было построено водозаборное вооружение для слива воды из озера. Эта же вода питала поля и сады Араратской долины. Словом, Севан работал на народное хозяйство республики. Но за это время уровень воды в озере упал на семнадцать метров. Озеро отступало, оставляя за собой груды голых камней. Начало «зеленеть». Появились водоросли, повысилась температура глубинных вод, меньше стало в воде кислорода, жизненно необходимого для форели. Сокращались рыбные запасы. Озеро погибало...
Теперь у республики достаточно сил, чтобы осуществить технически сложный проект — перебросить часть вод Арпы в Севан. Сохранить его нынешний уровень — и за счет Арпы, и дав возможность озеру работать на энергетику и орошение только летом. Новые гидро- и тепловые электростанции освободят Севан от непосильной нагрузки. Сегодня республика имеет возможность отплатить озеру добром за добро.
Перехватят Арпу в Кечуте, недалеко от курортного городка Джермук. Там строится водохранилище с водоприемником, с шахтным водосбросом и ирригационным водовыпуском. У Арпы отнимут только лишнюю воду — река по-прежнему будет поить тех, кого поила до сих пор. Делить воду здесь умеют. Этому черпак, тому полчерпака. Природа в обилии наделила Армению только солнцем и камнями.
Я был там, где перекрывают русло реки. Арпа бежала обводным туннелем. Именно здесь десять лет назад врезались в гору туннелестроители. Потом уже зашли со стороны Севана. Позже распороли Варденисский хребет четырьмя вертикальными шахтами. И от каждой шахты два забоя двинулись в разные стороны, навстречу к другим.
...Наконец мы добрались до ствола шахты.
— Сейчас вознесемся... на землю, — шутит начальник забоя.
Туннелестроители шутят много и любят юмор.
Сидел я как-то у начальника Джермукского строительного управления Тумасяна (Арпасеванстрой делится на ряд самостоятельных подразделений).
— Видите человека? — показывает Тумасян в окно. — Это Платон, киномеханик наш. Без него жизнь наша была бы серой. Однажды идут проходчики мимо клуба и видят такое объявление: «Сегодня в клубе демонстрируется кинокартина «Господин 840».
— Нет такого господина и не было, — смеются туннелестроители. — Есть «Господин 420».
— А я вам покажу сразу две серии, — отвечает Платон невозмутимо.
Ошибся человек. Он часто попадает в смешное положение, но всегда выходит из него шутя. Как-то в клубе шел двухсерийный фильм. И в самом интересном месте картина прервалась, зажегся свет.
— Плато-о-он! — кричат зрители. Это, знаете, как кричат: «Сапожник!»
— Небольшая авария, — отвечает Платон, — сейчас исправлю.
Я вышел на улицу поразмяться. Вижу: выскочил Платон как ошпаренный и побежал в сторону села Кечут. Интересно, что он задумал? Пошел я за ним на некотором расстоянии. Он меня в темноте не замечает. Остановился Платон в овраге около буксовавшего трактора «Беларусь». Принял от тракториста что-то — и бегом обратно. На экране тут же появились кадры. Я уже не пошел в клуб. Стою смотрю. Прикатил тот «Беларусь». Платон вынес трактористу какой-то предмет — и «Беларусь» лег на обратный курс. От нас, от поселка Кечут, до села Кечут километра полтора. Добежал трактор до села — и опять повернул к поселку. Так крутился, пока не кончился двухсерийный фильм. На следующий день та же история...
— Раскрыл я все-таки эту тайну, — улыбается начальник управления. — Знаете, когда мы получаем хороший фильм — в поселке праздник. Но кинопрокат дает фильм поселку только на один день. И на один день селу. Двухсерийный фильм в один вечер два раза не покажешь. Вот и вошел Платон в контакт с сельским киномехаником. Договорились крутить фильм сразу в двух клубах.