Гараж Лубсана находился на склоне сопки, заросшей сухим и чистым сосновым бором. Машина доктора являла собой жалкий вид: на чурбаках покоился заржавленный- кузов без мотора и без колес. К счастью, мы недолго пробыли возле него. Лубсан сказал, что завтра он пришлет сюда слесарей.
Запах травы и солнце заставили Лубсана забыть на время бесконечную цепь забот. Доктор послушно сел с нами в машину, и я попросил Кирилла обогнуть дачный поселок. За поселком темнел плотный бор, за ним на широкой поляне таился весьма внушительных размеров сюрприз.
— Ты знаешь, что там, за бором? — спросил я доктора.
— Нет. Я там еще не ходил. Всегда некогда, всегда спешка!
А там, за смолистым бором, стоял окрашенный во все цвета радуги балган-дуган, младший собрат дацана. Балган-дуган окружали бурятские юрты. Старинные бурятские юрты — восьмиугольные, сложенные из коротких бревен и крытые лиственничной корой, похожей изнутри на желтые сыромятные кожи. И молельня, и юрты были настоящие, хотя все это принадлежало Бурятскому этнографическому музею.
Мы бросили машину возле дороги и пошли через бор пешком. Уже сквозь ветки деревьев было видно, как нарядны стены молельни. Священные тибетские знаки на ярком цветном фоне перемежались с бурятским орнаментом. Углы металлической крыши кокетливо загибались вверх. Налицо были все цвета радуги, но преобладал желтый. Желтый цвет — цвет покоя и радости. Ламы, отличные психологи, понимали, на какие чувства бьет этот цвет. Лицо нашего доктора посветлело. Очевидно, он вспомнил годы, проведенные в стенах дацана Убур-Хангай. Наверняка вспомнил!
Мы присели на траве. В тишине леса кричали птицы. На краях поляны рядом с темной хвоей сосен взблескивала кора берез. Зеленый огонь березовых листьев колыхался от слабого душистого ветра. С головок желтушника срывалась пыльца. Ласкались под солнцем листья чистеца, пижмы, василиска, душицы.
— Жалко мять, — погладил Лубсан траву, — все это целебно.
Он выщипнул травинку пырея.
— Самый худой сорняк на полях. А? Араты ругаются, когда он заводится. Выбивают мотыгами корни, длинные, как телефонный провод. Однако для ламы-лекаря это большая трава! Почки лечит, суставы лечит, глаза лечит. Детей от рахита лечит.
Затем Лубсан сорвал тоже совершенно простую траву — мышиный горошек. У горошка оказалась масса достоинств. А желтый цветок марьяника? Он хорош при туберкулезе кожи, экземе, болезнях желудка. Купена — та обладает еще более ценными свойствами. В тибетской медицине ее применяют для лечения лимфатических узлов и для отдаления старости. В «Джуд-ши» так сказано про корень купены: «Укрепляет тело, ослабленное старческими болезнями, способна продлить жизнь». Но все это применяется в смеси с другими веществами и травами. Всем известны панты — молодые рога благородного оленя. Панты тонизируют организм, прибавляют сил. Но повышают свертываемость крови, могут вызвать тромбоз. Известны даже смертельные случаи. Чтобы избежать этого, в панты надо добавлять листья шафрана.
В своей сумке я нашарил кусок золотого корня (— О, чжерба (1 Чжерба — тибетское название сибирского барбариса.), чжерба! — восторженно постучал он ногтем по твердому срезу корня. Золотой корень — местное забайкальское название сибирского барбариса.), протянул подарок Лубсану.
Растение очень ценное. Применяется при лечении полиартрита, ревматизма, регулирует работу печени, полезно людям с высоким кровяным давлением, снижает нервную возбудимость. Не входит ли этот корень в золотую элиту тибетской медицины? Лубсан, подумав, сказал, что есть корни более ценные. Солодка, женьшень, ремания, хуанцы. Исключительно ценен корень, который русские называют по имени какой-то красивой и доброй женщины Марии, — «марьин корень». Эти корни встречаются в составе почти всех тибетских лекарств. Полезных растений много, но всегда надо знать точный рецепт, чтобы не принести человеку вреда. Лубсан потратит на это остаток жизни — ему сорок восемь, сорок лет он учился и практиковал, — а сейчас намерен написать несколько книг по тибетской медицине. Это будет его подарок советским друзьям. У него хранится много собственных записей, наблюдений и много старинных книг — целые вороха!
Я подумал, что доброта Лубсана и его человеколюбие безграничны. Медицина для Лубсана не только работа — это его страсть.
Чимитов когда-то мечтал подарить ученым алмазные зерна, извлеченные им из сложной медицины Тибета. Он вел записи, искал человека, который мог бы его выслушать, воспринять его записи как нечто серьезное и нужное людям. Но Чимитова окружали невежды. Он даже был объявлен знахарем-шарлатаном. Однажды зимней ночью на пути из улуса в улус Чимитов был убит бандитом. Бандит надеялся, что в своем хайрсаге ученый лама прячет золото. Но в сугроб из раскрытого хайрсага высыпались только мешочки с порошками-«задачками» да выпала пачка бумаг, исписанных торопливой тибетской сложнописью.
Судьба Лубсана совсем иная. Я уже кое-что знал о жизни Лубсана, хотя многое было скрыто под ореолом тайн. Что это за «Истинная история», описывающая подвиги эрдэмтэна размеренным монгольским стихом? И нашел ли он советского доктора Назарова, которому был обязан многим?
Вскоре все это узналось самым наилучшим образом.
Облик ярко расписанного балган-дугана вызвал в душе Лубсана поток воспоминаний. Он видел себя в стенах монастыря Убур-Хангай, видел бредущим сквозь простор Гоби. Лубсан сказал Кириллу:
— Расскажи о Гоби. Что видел...
Кирилл сказал, что в Гоби его всегда поражала бесконечность дорог. Впрочем, никаких дорог не было — машины катили прямо по целику пустыни. Но каждый рейс в Улан-Батор занимал не меньше недели. Развлекались тем, что по вечерам устраивали в банках из-под консервов бои фаланги и скорпиона. Ночью фаланги ползали по шестам палатки и, срываясь, шлепались в чашки с едой...
Кирилл был краток. Он как будто робел перед своим исцелителем. Простому общению, возможно, мешало восхищение, с каким он смотрел на доктора. Застарелый бронхит Кирилла, заработанный в солончаках Гоби, сдавал позиции день ото дня. Со мной тоже происходили удивительные метаморфозы. Человек с ленцой, я с давних пор мечтал подниматься с постели хотя бы в шесть часов утра — для работы. Теперь я свободно вставал в четыре часа утра, принимал легкий завтрак. В пять часов я уже мог работать. В двенадцать часов Лубсан ежедневно отпускал мне очередную «порцию» игл. Вонзенные в тело иглы вызывали очень приятное ощущение. Казалось, что биотоки упорно разносят по жилам мысль, на которой так упорно настаивал Кирилл: «Ты здоровеешь, ты здоровеешь...» В длинных глазах моего доктора были написаны внимание и бесконечная доброта. Еще в них мне чудился временами темный огонь, какой бывает в глазах людей, обладающих силой гипноза.
В какой-то момент я понял, что с Лубсаном можно говорить так же откровенно и просто, как с братом или с лучшим другом. Да, гипнозом он немного владеет. Но его иглы — это всего лишь точный расчет. Тонкое знание человеческого организма и точный расчет. Ему известен выход каждого нервного окончания и связь этого окончания с каким-либо внутренним органом. Метод лечения основан на механическом раздражении нервных окончаний.
Никаких чудес. Вот и в «Джуд-ши» сказано, что от индо-тибетской медицины не следует ожидать чудес — нее основано только на знании. Опыт и знания, накопленные людьми, уходят в пучину тысячелетий.
— Не нужно путать медицину с мистикой или религией! — сказал Лубсан.
Тем не менее однажды я попросил эрдэмтэна продиктовать текст одной из ламских молитв, сказав:
— В музее словесного творчества текст молитвы будет иметь ту же ценность, что и дацан в музее архитектуры и этнографии.
— Да я лама, что ли? — удивился Лубсан и тут же, моментально догадываясь, заискрился в смехе. — Меня так зовут? Лубсан-лама? Пациенты меня так зовут?
Смеялся он открыто, искренне, долго. Потом сказал:
— Если Лубсан-лама, то бывший лама. Сейчас я просто врач. Как это говорится у русских? Пора поставить точки над «и»...
Лубсан открыл ящик письменного стола и выложил стопу дипломов, наград, удостоверений, свидетельств. До этого он плыл в моем воображении, как луна,— всегда одной стороной. Теперь открылась вторая его сторона. В 1944 году, свидетельствует диплом, Гаваагийн Лубсан закончил военно-медицинское училище в городе Омске. Лубсан отмечен правительством Монголии как лучший иглотерапевт Улан-Батора. В 1958 году, свидетельствует диплом, Гаваагийн Лубсан закончил медицинский институт в городе Харькове. Гаваагийн Лубсан — заслуженный врач Бурятской АССР, где он живет с 1964 года. И еще один документ: Сибирским отделением Академии наук СССР Лубсан допущен к соисканию ученой степени.