В эту минуту Рённ, слегка ошалевший от удара по голове, пересек порог и принялся искать оброненный пистолет.
Следующим в дверях показался Цакриссон. Он увидел Рённа с расквашенным лбом и лежащий на полу пистолет. Увидел также у окна Колльберга и окровавленного Гюнвальда Ларссона. И закричал: — Ни с места! Полиция!
После чего выстрелил вверх и попал в стеклянный шар под потолком. Лампа разлетелась вдребезги с оглушительным шумом.
Цакриссон повернулся кругом и снова выстрелил.
Вторая пуля влетела в открытую дверь ванной и пробила трубу. Длинная струя горячей воды с шипением ударила прямо в комнату и хлестнула Цакриссона по лицу.
Помещение мгновенно наполнилось туманом.
Следом ворвался в квартиру полицейский в сине-зеленом пуленепробиваемом жилете, с автоматом в руках, зацепил ногой Рённа и растянулся во весь рост. Его автомат с шумом покатился по паркету в дальний угол.
Гюнвальд Ларссон сидел на полу совершенно обессиленный. Но голова у него работала, и он пришел к четкому выводу. Во-первых, в квартире никого не было: ни Мальмстрёма, ни Мурена, ни кого-либо еще. Во-вторых, дверь была не заперта и скорее всего даже не захлопнута как следует.
Тогда Гюнвальд Ларссон поднял руку и заорал:
— Кончайте, черт побери...
Приняв его возглас за команду, «газовщик» одну за другой бросил в квартиру две гранаты со слезоточивым газом. Они упали на пол между Рённом и проводником собаки и тотчас взорвались.
Продолжение следует
Перевел с шведского Л. Жданов
Расскажи о наших надеждах
Кто теперь знает отчего и почему, но только праздник кондора в горных индейских деревнях Перу, Боливии и Эквадора приходится всегда на престольный праздник. В каждой деревне, естественно, свой престольный день, в зависимости от того, какому святому посвящена тамошняя церквушка, а праздник кондора у всех одинаковой. И никого не смущает, что день, скажем, добропорядочного католического Сан-Антонио отмечают сугубо языческим действом с огромной птицей. Разве только местного падре. Да и его, кажется, не очень...
Кондора индейцы-кечуа почитают с незапамятных времен, еще с тех, когда не слышали они ни о белых, ни об их религии. Тогда они не носили таких имен, как Хосе, Хуан, Санчо или Анна-Мария. А сами их боги — Пачамама, Панки-Тупак, Сиакоча, грозные и всемогущие, — не маскировались еще под святых, пришедших с испанцами.
Кондор считался птицей бога солнца. Индейцы думали, что, паря в небе, он наблюдает за жизнью людей и обо всем докладывает своему господину. И если кондор, спикировав с высоты, хватал детеныша ламы, то ее хозяин не смел даже броситься на выручку: как можно спорить с посланцем богов?
Раз в год в каждой деревне устраивали праздник кондора — день, когда пойманного заранее кондора торжественно отпускали на свободу.
Можно утверждать, что в давнюю пору кондора ловили точно так же, каь и сейчас. На склоне горы, ровном и освещенном солнцем, роют яму, достаточную для того, чтобы в ней спрятались трое мужчин. Сверху кладут решетку, связанную из толстых жердей, маскируют ее ветвями и травой, а поверх всего привязывают баранью тушу.
Ни один из ловцов — сколько бы ни пришлось им ждать в яме, пока пожалует кондор, — по древнему заклятью не возьмет в рот ни глотка воды, ни кусочка пищи. А кондор может прилететь дня через три-четыре. Стоит вонзить ему когти в добычу, каи индейцы, просунув руки через решетку, ухватят его за ноги. Бывали случаи, когда кондору удавалось приподнять решетку и повисших на ней двух людей. Но, конечно, невысоко.
У кондора стальной клюв и мощные когти, и отбивается он яростно. Но уже спешат со всех сторон люди и набрасывают на него плотные одеяла. Так, завернутого и спеленатого, приносят его в деревню.
О своем приближении охотники предупреждают сельчан игрой на флейте, и, пока несут кондора по деревне, никто не имеет права промолвить слово. Все время до праздника — недели две — кондор живет в специально построенной хижине. Ноги его спутаны и тонким шнурком привязаны к вбитому в земляной пол колышку. Если не считать этого неудобства, живет кондор вполне сносно. Его кормят жареными морскими свинками, вареной промороженной картошкой и поят пивом, немыслимым количеством пива. Пиво — напиток, угодный богине земли Пачамаме (поэтому первую борозду, когда начинают пашню, окропляют пивом), а, кроме того, у одурманенного пивом кондора не может возникнуть и мысли о побеге.
Целый день толпятся в хижине крестьянки: кто принес больного ребенка, кто демонстрирует собственные болезни, кто о тяжелой жизни рассказывает. Пусть кондор, когда его отпустят, расскажет обо всем богам — должны же наконец боги узнать о людских страданиях! А может быть, и сам кондор, увидев, как бедно живут индейцы, почувствует угрызения совести и перестанет воровать овец. Ведь жаловаться ему не на что — принимают его как дорогого гостя, а что ноги связаны...
— Кормили бы меня так, я б дала себе и руки связать! А ты, Анна-Мария?
— Не говори, Пакита, хоть бы раз так пожить!
Кондор слушает разговоры индеанок, поводя налитым кровью глазом.
На всякий случай приходит и падре. Вообще-то католическая церковь не очень одобряет такие вот языческие ритуалы. В церковных анналах боливийского города Кочабамбы сохранился епископский указ «О наложении епитимьи на приходского священника деревни Уакоча о. Педро Висенте», датированный прошлым веком. Указ содержит в себе громы и молнии в адрес деревенского падре, «который принес статую Непорочной Девы в хижину, где содержался индейцами для языческих и варварских обрядов плененный кондор, перед бессмысленною птицей совершал разные телодвижения, дабы ее внимание к изображению богородицы привлечь»... Громы громами, а епитимья несоразмерно «преступлению» мягкая: покаяться публично в городском соборе Кочабамбы. В Латинской Америке отцам церкви всегда приходилось считаться с настроениями полуязыческой своей паствы...
Так что на всякий случай приходит к кондору и падре. Правда, о чем он беседует с птицей, узнать трудно: женщин из хижины выгоняют.
За два дня до праздника кондора перестают кормить. Птица выражает свое неудовольствие: громко клекочет, хлопает крыльями, рвется с привязи. Накануне же праздника орла носят на носилках по дворам, знакомят с жителями деревни, с их бедами и заботами. Припоминают кондору и давние его грехи (или грехи его сородичей — не суть важно):
— Помнишь, как в прошлом году ты украл у нас овцу? Ты видел, как мы живем? И тебе не стыдно?
А в день праздника до восхода солнца птицу приносят на площадь, где собралась уже вся деревня.
Кондору развязывают ноги, оставив лишь тонкую, но прочную цепочку. Теперь желающие могут выйти побороться с птицей. Это, собственно говоря, не совсем борьба — нужно, схватив кондора за ноги, обежать с ним вокруг площади. Разозленная птица долбит смельчаков клювом, наотмашь бьет гигантскими крыльями. Да и тяжел кондор — поднимаешь его с трудом, а бежать надо быстро и, не опуская на землю, передать следующему. Длится все это до восхода солнца. С первыми его лучами с ног кондора снимают цепочку.
Мгновение — и еще не верящий во вновь обретенную свободу кондор взмахивает крыльями — раз, второй — и взмывает в небо.
А вслед ему взлетают в небо твердые индейские шляпы — вся площадь как один человек срывает с голов шляпы и подбрасывает их вверх. Скрывается из виду птица, а люди шепчут на древнем языке кечуа, языке инков, языке Пачамамы, языке крестьян-индейцев:
— Расскажи Солнцу о нашей жизни... Расскажи о наших надеждах...
Л. Ольгин