Аристократические манеры постояльца, его изысканная вежливость, даже странный, с акцентом, испанский язык — все это внушало неимоверное уважение, хотя он и носил такую же рабочую спецовку, как и мой отец. Обязательная- утренняя физзарядка, прогулки перед сном и любовь к безукоризненно белым носовым платкам дополняли характеристику необычности Фишера. Мать, благоговевшая перед немцем, всегда приводила его в пример отцу, который неизменно проводил свободное время в деревенском баре. Обычно сдержанный и немногословный, отец после очередного ворчания матери бросил однажды: «Заткнись. У твоего чистюли все руки в крови, вот он и старается их теперь отмыть».
В то время я не знал ничего о прошедшей войне, о преступлениях нацистов, но слова отца запали мне в душу, и я стал более сдержанно относиться к Фишеру, который любил трепать меня по щеке и дарить карамельки. По воскресеньям Фишер с другими немцами уходил в горы на целый день. Возвращались они к вечеру и потом долго что-то рисовали на бумаге, бурно споря о каких-то границах. Строительство итальянской колонии еще не закончилось, как немцы неожиданно исчезли. Появились они через несколько месяцев в сопровождении двух десятков своих соотечественников. Переночевав у нас одну ночь, они на нескольких грузовиках рано утром уехали в сторону Анд. Потом я не раз встречал Фишера и его друзей на окрестных дорогах. Они возили лес, строительные материалы. Однажды речка, где мы с отцом любили ловить форель, оказалась по ту сторону неожиданно выросшего высокого забора. Перелезать через колючую проволоку, где огромными буквами по-испански была выведена надпись «Не входить», мы не решились. С тех пор я и не бывал в тех местах.
...За окном забрезжил рассвет. Туманная дымка прямо на глазах таяла, и розоватая кромка Кордильер отчетливо прорисовалась в утреннем небе.
— Не устал? — спрашивает Марсель.
— Нет.
— А я порядком вымотался, хотя поспать сегодня уже не удастся. В девять — заседание ЦК. Нужно кое-что продумать и набросать план выступления. Давай продолжим завтра. Поехали снова рисовать.
Откладывать разговор не хотелось, но вид у Марселя был слишком усталый, и я его пожалел.
А на следующий день, как очень часто бывает, журналистская круговерть сломала все планы, и к вечеру я был уже за добрую пару тысяч километров от Сантьяго в поселке Порвенир на Огненной Земле. Вернувшись через неделю в Сантьяго, я в первый же день отправился на авениду Република. Однако среди чумазых «рамоновцев» Марселя не оказалось. Кто-то из ребят бросил на ходу: «Он в Ренго, на добровольных работах. Там строят оросительный канал...»
Поезд в Ренго приходит далеко за полночь. На перроне — ни души. Вдруг, словно из-под земли, передо мной вырастают несколько фигур.
— Все в порядке, товарич, — говорит одна из теней, подхватывая у меня из рук дорожную сумку.
Дружной толпой выходим на привокзальную площадь. После гари Сантьяго радует приятный деревенский запах: полынь и прелые опавшие листья. В тесной «ситронете» разместились с трудом. Большинство встречавших, помахав нам малярными кистями и прогромыхав на прощание банками с краской, растворились в темноте.
— Это бригадисты из «Рамоны Парра», — говорит старший. — Впереди у них тяжелая ночь. Марсель, приехав сюда неделю назад, помог организовать бригаду, а сейчас он в лагере на строительстве канала. Встретить сам не мог: в полночь началось заседание штаба отряда.
В Ренго я попал только на следующее утро после часовой езды по пыльной дороге среди виноградников, плантаций кукурузы и подсолнуха.
Вдоль узенькой речки — цепочка плакучих ив. На небольшом пятачке в тени стоят несколько разноцветных палаток, длинный навес под соломенной крышей. На флагштоке — чилийский флаг.
Место в палатке мне отвели удобное, рядом с койкой Марселя. На завтрак — стакан, апельсинового сока, бутерброд с сыром. Рабочую одежду выбирали недолго. Старые джинсы и рубашка пришлись впору. Саперная лопатка с коротким черенком, отполированным ладонями до блеска, казалась легкой, чуть ли не игрушечной.
Приезд новичка в лагере — дело обычное, и на меня никто не обращал внимания, когда мы с Рикардо, ответственным за распределение рабочей силы, шли по пыльной дороге вдоль трассы будущего канала,
Земля была как перепеченный каравай хлеба. Глубокие трещины шириной чуть ли не в ладонь веером разбегались в разные стороны. Пожухлые листья фрихолес покрылись толстым серым слоем пыли. От жары даже островки кактусов, для которых пекло, казалось бы, благо, выглядели жалкими морскими ежами, выброшенными волной на берег.
Только у речки пейзаж резко менялся. На сочных упругих стеблях кукурузы весело кивали красными головками местные вьюны копиуэ, зеленели виноградные навесы.
Наличие воды меняло картину на глазах. Сколько овощей и фруктов можно было бы выращивать дополнительно в центральной части Чили, если бы удалось создать национальную систему ирригации! «Секия» — засуха — один из самых жестоких врагов чилийского крестьянина. В некоторых провинциях страны, когда гибнет урожай, крестьяне вывешивают над домами черные флаги — символ водяного голода.
— Засуха, — говорил мне как-то министр освоения и колонизации земель Умберто Мартонес, — несчастье, которое можно сравнить разве только с землетрясением.
Увидев узкую траншею, на дне которой ковыряли лопатами несколько ребят, я поначалу искренне разочаровался. Слово «канал» вызывало совсем другие ассоциации. Невольно вспомнил наши гиганты в Каракумах и Голодной степи. Здесь размах скромный.
— Полгода назад крестьяне Ренго, — рассказывал Рикардо, — получили по закону об аграрной реформе большой участок помещичьей земли. Но основная территория, на которой можно выращивать виноград, помидоры, фасоль, лежит в долине без воды — пустошь. Речка рядом, в двух километрах, но прорыть канал пятьдесят крестьянских семей не могут — не хватит сил, а о технике и говорить нечего. Бульдозер или экскаватор в условиях нынешней чилийской деревни пока еще непозволительная роскошь.
О нужде ренговских крестьян узнали в ЦК Коммунистической молодежи Чили и предложили помочь в строительстве канала. Инициативу КМЧ поддержали и другие молодежные организации страны: социалисты, радикалы. Всего здесь сейчас около двухсот ребят. Многим по пятнадцать-шестнадцать лет, но работают все на совесть.
Поставили меня, как я просил, в паре с Марселем. Рыть землю дело нехитрое, знакомое, но когда почва — сплошной камень, а над головой нещадное солнце, то оно превратилось в муку. В первый день норму мы не выполнили, несмотря на то, что спину разогнуть к вечеру я не мог.
Только купание в речке да чашка чаю, заботливо принесенная Марселем в палатку (об ужине не хотелось и думать), заставили слегка взбодриться.
— Ты что, правда, решил рыть канал? — спрашивает меня Марсель, когда мы остались одни, а все остальные ушли в поселок смотреть кино. — Скажи откровенно, зачем приехал?
— Мне нужна история твоей поездки в колонию «Дигнидад».
— Ты с ума сошел. Ехать в такую даль ради этой истории! Неужели это тебе интересно?
— Очень интересно, Марсель. Давай продолжим.
— Выехали мы из Парраля в сторону Сан-Мануэля поздно, — начинает свой рассказ Марсель.— Вечерело. Впереди мрачно темнели жесткие контуры Кордильер. Гравиевая дорога после знакомого поворота от дома, где мы когда-то жили, уползает вверх. И вдруг с обеих сторон, как часовые, вырастают деревянные столбы, а потом бетонные опоры с колючей проволокой. Из-за островка деревьев выныривает здание с красным крестом Не останавливаясь, проезжаем дальше. По-прежнему кругом ни души. Проехав километра полтора, поворачиваем назад к дому с красным крестом.