— Почему именно крымско-татарский? Почему не казанско-татарский, не ногайский, не каракалпакский, в конце концов? Ведь среди ваших предков можно найти и тех, и других, и третьих?
Каракалпакский он отверг сразу. Хотя и зря, с моей точки зрения. А изучение крымско-татарского, оказалось, было традицией. Еще в царское время люди, желавшие получить исламское образование, ездили в Крым. Еще чаще, правда, в Турцию. Эти оба языка очень похожи. Но учителя турецкого найти труднее. Кроме того, как бы это сочеталось с татарским именем народа? И учительницу выписали из Узбекистана, где по несчастливой судьбе очутилась значительная часть крымских татар. Учительница, очень квалифицированная и трудолюбивая, сразу взялась задело. С учениками оказалось сложнее. На первое занятие пришло человек двадцать, интеллигенция в основном.
Ко второму, когда большая часть обучаемых с грустью убедилась, что разница между татарским и белорусским очень велика, пришло уже человек пять.
— А к третьему?
— Как, разве вы не знаете? Третьего не было. Учительницу в Вильнюсе не прописали, надежд на жилье никаких, а тут в Симферополе в пединституте открыли кафедру крымско-татарского языка, и ее пригласили туда. С гарантией жилья. Она запаковала чемоданы и уехала. Я ее понимаю. Жаль, конечно.
Реальность, увы, вступала в непримиримое противоречие с идиллией отчетов департамента.
— А как вы думаете, зачем вам крымско-татарский?
Алас ответил вопросом на вопрос:
— А вам не смешно, что мы не знаем родного языка?
Я парировал тоже вопросом:
— На каком языке вы говорите с вашей мамой?
— На литовском.
— А с сыном?
— Тоже на литовском.
— Так разве это не ваш родной язык?
— Родной, конечно. Но с тещей и бабушкой я говорю только по-польски.
Не решаюсь на обобщения, но мне кажется, что родной язык каждого человека — тот, на котором он думает, говорит с родителями и детьми. Народ, перешедший на другой язык — а это отнюдь не редкость в истории, — как правило, уже не отказывается от него. Ирландцы, к примеру, сколько ни старались заменить воспринятый большинством народа английский исконным гэльским, так и не смогли этого сделать. И это при том, что по-гэльски говорят в западных графствах и на островах. Ливанские христиане собирались отказаться от арабского и перейти на язык богослужения — арамейский. Не вышло. И не только потому, что эта идея бродила лишь в горячих головах местных интеллектуалов. Ну, скажите, разве крестьянин где-нибудь в горах Антиливана в один прекрасный день, выйдя из дому и услышав вопрос соседа на простом и понятном арабском языке, разве разведет руками: «Не понимаю, мол. Мой твой не понимай. Говори-ка на красивом исконном нашем арамейском, на котором священник в церкви так благозвучно молится».
Приводят, правда, в пример восстановление иврита в Израиле. Но там собрались люди со всех концов света, которым нужен был общий язык, а изучение иврита входило всегда в строгие правила еврейского религиозного воспитания. Но уж с давним соседом по местечку точно говорят не на столь библейски-звучном, зато более родном языке идиш.
А здесь — из Слонима, Докшиц, Сороктатар, Узды, Ряйжяй — соседи никуда и не и разъезжались.
Все эти соображения я изложил Аласу. Он в принципе согласился, но все же заметил, что татарский знать надо. Для самообразования и чтобы с татарскими татарами общаться, а также другими тюрками и единоверцами. С этим я спорить не мог.
Впрочем, мы и не спорили: каждому вольно было изложить свою точку зрения. Зашел разговор об именах.
— Чисто мусульманские имена здесь дают редко. Но бывает. А чаще имена такие же, как у всех, но у них есть мусульманский аналог, как у нас считают. Адам, например, это и у мусульман Адам. Йонас—это вроде Юнуса. Стяпас и Степан—это вроде Мустафы. Я вот Алас, это все равно что Александрас, ну, можно считать, что — Али.
— А вот вы в армии служили под Москвой. Люди слышали ваше имя—Алас Баранаускас, и для всех оно звучит как литовское...
— Для литовцев тоже. Вот Ридзванявичус — это они понимают, что татарское...
— ... звучит как литовское. А потом узнают, что вы по пятому пункту — татарин. Как они это воспринимали?
Алас засмеялся.
— Ну да. Объяснять пришлось. Мало ведь кто о нас знает. Отношения отличные были и с русскими, и с казанскими татарами, те очень даже интересовались, среди них много интеллигентных ребят.
Лицо его на мгновение омрачилось.
— Но вот среди узбеков такие были... Не мусульмане, а просто фанатики какие-то...
Меня осенила догадка. В конце концов сам служил и представляю себе все коллизии армейской жизни, регулярной в своем однообразии: подъем, занятия, наряд, кино в конце недели. Баня...
Я спросил как мог деликатнее:
— Алас, а вы обрезаны?
Он посмотрел на меня с неприязненным удивлением.
— Да вы что? От этого варварского обычая мы отказались уже лет сто назад!
Я понял, что ислам претерпел значительные изменения на землях бывшего Великого княжества Литовского...
Часовня на улице Орлаи
Должен сделать маленькое отступление, чтобы объяснить свою позицию. Различные соображения, приводимые мною, выражают только мои мысли и ни коим образом не являются истиной в последней инстанции. Может быть — более того, есть совершенно иной взгляд на проблему малых этнических групп. Вопрос того, кем люди себя считают, зависит только от них и есть часть их этнического самосознания. Но, в конце концов, если задача (в том числе этнографическая) имеет варианты ответов, я тоже имею право на свой вариант.
Не такая уж редкость в этнографии — когда группы того или иного народа, которые происхождением связаны с совершенно другим народом, помнят об этом, сохраняют некоторые особенности в быту или религии, именах или способе жизни. И зачастую возникает вопрос: кто же они? Сейчас и здесь.
Размышления об этом напомнили мне другую встречу в месте, далеком от Литвы, с людьми, древняя история которых, однако, пересекалась с татарами, Польшей, Литвой.
Дело было в Будапеште.
Мне много раз приходилось бывать там, и я уже было считал, что хорошо знаю город, хотя и понимал, что иноземцу свойственно принимать многократные хождения по одним и тем же местам за знание города. Всегда, естественно, оставались уголки, случайное открытие которых доставляло огромное удовольствие. В плоском Пеште таких уголков оказывалось меньше, зато холмистая Буда с узкими и крутыми улочками все время преподносила что-то неожиданное.
Той осенью меня пригласили прочитать несколько лекций об угро-финских народах СССР на курсах синхронных переводчиков при университете имени Этвеша Лоранда. Курсы помещались в Буде, к месту занятий меня подвозил знакомый преподаватель, но он оставался на работе, и после лекций я возвращался, не торопясь, пешком, каждый раз стараясь выбирать новый маршрут. Как-то завернув на соседнюю улицу Орлаи, я обратил внимание на странный дугообразный портал из желто-розового песчаника у дома в глубине двора за оградой. Рядом сверкала стеклом модернистская постройка и над ней — крест. Подойдя к ограде поближе, я с удивлением увидел, что по дуге портала вырезаны армянские буквы. Прочитать я их не мог, но и сомнений не оставалось: буквы были действительно армянские. А у калитки прикреплена была медная табличка, гласившая, что здесь, на улице Орлаи, 17, находится армянская часовня. Я нажал кнопку звонка.
Через пару минут появилась немолодая женщина в рабочем халатике и вопросительно взглянула на меня.
— Барэв дзеес, — поздоровался я, исчерпав запас своих армянских слов ровно на одну треть.