И так до конца программы, до личной победы каждого из нас.
Яцек Палкевич, итальянский путешественник — специально для «Вокруг света»
Фото Вальтера Леонарди
Перевела с итальянского Елена Лившиц
Дональд Уэстлейк. Приключение — что надо!
Начало см. в № 5, 6, 8, 9, 10.
Верной вытащил ключ зажигания, подхватил сумку с пожитками и выбрался из машины.
Портье встретил его холодно и подобострастно одновременно. Подобострастие объяснялось тем, что номер был оплачен правительственным ведомством, а холодность — тем, что Верной работал в этом ведомстве явно каким-то мелким служащим.
«Ничего, вот разбогатею...» — подумал Верной, но на этот раз ему никак не удавалось завершить мысль. Он со вздохом заполнил гостевой бланк, потом показал портье список.
— Тут остановились вот эти журналисты. Утром я должен с ними уехать. Вы не знаете?..
— По-моему, они в баре, — все с тем же холодным подобострастием ответил портье.
Верной отправился в свою комнату. Распаковал вещи, сходил в ванную и умылся… Сходил в ванную и принял пилюли от изжоги… Сходил в ванную и сменил рубашку… Сходил в ванную и причесался… Сходил в ванную и снова умылся… Потом выключил свет и спустился в бар. Два из круглых столиков были заняты. За одним пили пиво четыре угрюмые молчаливые личности, явно не журналисты. А за вторым сидела разношерстная компания из семи человек. Эти наверняка были журналистами: все разом что-то говорили, и никто никого не слушал. Верной подошел к ним и стал ждать, пока не наступит пауза во всех одновременных семи монологах или пока кто-нибудь не заметит его.
И вот его заметили. Худосочный остроносый человечек с серым лицом, в рубашке «сафари» и американских армейских шортах, поднял глаза, посмотрел на Вернона и сказал с характерным для восточного Лондона акцентом:
— Как кстати. Повторите для всех.
— Я не официант, — отвечал Верной.
— Не официант? Тогда катитесь, — человечек снова повернулся к своей стрекочущей братии.
— Я — ваш водитель, — сообщил Верной.
— Да? — Человечек оглядел его с головы до ног. — И куда же я еду?
— В Рекуэну, — ответил Верной. Поселение назвали так по фамилии большинства его жителей.
— Это завтра, — сказал человек. Еще двое, в том числе и единственная в группе женщина, тоже умолкли и глядели на Вернона, прикидывая, какие развлечения или новости он может им предложить.
— Я пришел представиться и сообщить, что буду ночевать здесь в гостинице, чтобы завтра выехать пораньше.
— Молодчина! — воскликнул остроносый. — Говорите, пришли представиться?
— Ну, как жизнь, Верной? Скоро ты узнаешь, что я — Скотта. А эта болтунья слева — Морган Ласситер, бабенка мирового класса...
— ... каких ты уж точно никогда не встречал,— парировала остроносому Морган Ласситер. Она говорила тихо и спокойно, будто давно привыкла к выходкам остроносого. Выговор у нее был безликий, словно она училась английскому языку у компьютеров где-нибудь на Марсе. Затем она деловито кивнула Вернону: — Рада познакомиться.
— Взаимно, мэм.
— Вся эта компания... — Скотти умолк и, грохнув стаканом о стол, заорал: —Ну, вы, щенки, молчать! К нам пришел Верной. Вот он, наш водила Верно». Ясным ранним утром он увезет нас из этой чертовой дыры в другую чертову дыру, а потом доставит обратно. Возвращение входит в число услуг. Верной, я не ошибаюсь?
— Да, — ответил Верной.
Скотти махнул рукой сперва налево, потом направо.
— Это Том, хороший американский фотограф. Он сгибается под тяжестью передовых достижений американской техники. Верно, Томми?
— А пошел бы ты куда подальше, — заметил Томми.
— Прелестно, — констатировал Скотти. — Это Найджел, певец мировой скорби. Не просто австралиец, а газетчик-австралиец. Но теперь он в Эдинбурге, в ссылке. Забылся как-то раз и написал правду.
— Полностью поддерживаю мнение Томми о тебе, — буркнул Найджел.
— Своего собственного мнения у него никогда не было, — не растерялся Скотти. — Вот Колин, гордость Флит-стрит, а это Ральф Уолдо Экштайн, который никому не говорит, почему его выгнали из «Уолл-стрит джорнел» и...
— ... и который разделяет мнение Томми и Найджела...
— Ладно, ладно. Вот что, Верной, мальчик мой. Вам, наверное, сказали, что нас шестеро.
— Совершенно верно.
— Но здесь, как вы без труда увидите, семь человек. Может, Морган родила? Забудьте об этом. Глупая шутка. Нет, просто даже в этой богом забытой дыре, на этом аванпосту империи, который стоит на пути из ниоткуда в никуда, журналисты умудряются выискивать друг дружку, чтобы вместе выпивать и обмениваться свеженькими враками. Вот этот господин с прекрасными усами — Хайрэм Фарли, редактор, к вашему сведению. Из самого знаменитого американского журнала под названием «Вздор». О, нет, прошу прощения, «Взор».
Фарли сидел, подавшись вперед, и без улыбки смотрел на Вернона. Он молчал и, казалось, изучал глаза водителя, выискивая в них что-то. Верной почувствовал, что спине становится холодно. Уж этот человек все знает. Но каким образом? Нет, надо взять себя в руки.
— Мистеру Фарли очень хотелось бы поехать завтра с нами, — продолжал Скотти. — Если можно, конечно. Он решил тряхнуть стариной и разнообразить свой отпуск. Вы уж скажите «да», пожалуйста.
— Да, — сказал Верной.
Сатанинская пляска
Двадцать маленьких чертей-богов стояли по подстилке из пальмовых листьев. Их колени были вывернуты и согнуты, руки широко разведены; глаза зловеще блестели; из каждой пасти, искаженной сатанинской ухмылкой, торчал раздвоенный язык, готовый ужалить. В пламени свечей казалось, что идолы пляшут.
Кэрби моргнул, прокашлялся и заметил:
— Хорошо, Томми. Очень... впечатляет.
— И тебя проняло? — осведомился Томми, опуская свечу пониже. Дьявольские тени увеличились и заплясали на стене хижины.
— Действительно... очень впечатляет, — похвалил Кэрби.
А тем временем на улице шло торжество в честь Кэрби и Иносента. Розита с двумя индейцами все еще искала где-то в ночи Валери Грин, но все понимали, что сегодня Царицу джунглей уже не найти. Было бы славно, если бы с нею ничего не стряслось до рассвета.
Пока в одной из хижин Иносенту показывали домотканые накидки и ткани, обработанные самодельными красителями, Томми и воспользовался случаем, чтобы доказать Кэрби, что не терял времени зря и действительно сделал обещанных Чимальманов.
Десяти дюймов в высоту, семи в ширину, глиняные фигурки выглядели старыми, потому что их подержали в земле и чуть побили. Кэрби не разделял верования индейцев майя, не чувствовал себя явно не в своей тарелке рядом с этими воплощениями зла.
— Значит, доволен? — Глаза Томми сверкнули так же яр
ко, как глаза демонов.
— Хорошо, Томми. Спасибо и... э-э-э пошли отсюда.
Томми хохотнул, и они вышли под ясное звездное небо.
Селянам нравились празднества, и, хотя их тревожило исчезновение Шины, они сидели кучками и тихо переговаривались друг с дружкой. Пласт дыма висел над землей, горшки с самогоном стучали о камни. На западе чернели горы, поглотившие Валери Грин.
Закончив любоваться поделками, Иносент уселся на вынесенном из одной хижины самодельном тяжелом кресле красного дерева, которое водрузили у самого большого костра. Кресло покрыли цветной материей с узорами, настолько стилизованными за тысячелетия, что они утратили свой первоначальный реалистический смысл. На этом мягком троне и восседал Иносент, снисходительно отвечая на робкие улыбки индейцев и держа в левой руке банку из-под майонеза, почти до краев наполненную питьем.