Но есть решения, которых от человека, быть может, никто и не ждет, которые он принимает перед лицом собственной совести, без всякого давления, без всякого воздействия извне. Они-то, наверное, суть самые главные. Ими-то, наверное, и определяется личность.
Убедительно и проникновенно сказал об этом в очерке, опубликованном «Комсомольской правдой», Константин Симонов. Очерк этот «В свои восемнадцать лет» посвящен подвигу молодого тракториста, рязанского комсомольца наших дней Анатолия Мерзлова, который погиб, спасая от огня колхозное поле и свой трактор. Впервые об этом газета сообщила летом 1972 года, в короткой заметке, которая вызвала много писем-откликов. В большинстве из них читатели выражали свое восхищение мужеством комсомольца, приносили ему посмертную дань уважения.
Но были и такие, кто посчитал, что подвиг Мерзлова был напрасным. И вывод такой вытекал из бесспорного в общем-то утверждения, что человек в нашем обществе, жизнь его дороже всего на свете, и уж тем более дороже такой «железки», как трактор.
И вот Симонов размышляет, почему Мерзлов всетаки поступил так, как поступил, и почему он поступил правильно и не мог бы поступить иначе. Размышления его имеют самое прямое отношение к нашему разговору.
Поступок Мерзлова, утверждает писатель, который в деталях познакомился с обстоятельствами трагедии и не один час провел с отцом и матерью героя, поступок Мерзлова не был просто вспышкой мальчишеской отчаянности, бездумным, лихим вызовом. На смертельный риск пошел человек твердый, человек с самообладанием, решивший исполнить свой долг так, как он его понимал. Он считал своим долгом спасти свой трактор и считал, что сумеет это сделать. А смертелен или не смертелен риск, на который человек в таких случаях идет, выясняется чаще всего не сразу, а потом, когда все уже совершилось. И вся трудность в том и состоит, что меру риска невозможно заранее взвесить на медленных аптекарских весах. Когда время не ждет и надо или рисковать, или нет, тот, кто начинает слишком долго размышлять над мерой риска, тот в результате вообще чаще всего не рискует, не жертвует…
И спрашивается, заключает свою мысль писатель, на что способен человек, живущий в постоянном сознании того, что его жизнь дороже всего остального?
Тот, кто в решительное мгновение начнет считать, что сколько стоит, ради чего есть основания рискнуть, а ради чего нет?
Вот такой дилеммы для наших героев, как и для их младшего товарища, комсомольца наших дней, не существовало.
Хотя все они, как мы убедились, даже Николай Островский, знали минуты сомнений, колебаний, отчаяний. Так же, как ведомы им были и многие другие человеческие слабости. «О, конечно, я не твердокаменная, да и не просто каменная. И поэтому мне сейчас так тяжело. Никого вокруг, а я здесь последние дни. Вы думаете, меня не смущают всякие юркие мыслишки, мне не жаль, что ли, бросить свое уютное жилище и идти в неведомое? О-о, это не так, совсем не так…» — писала одна из младших современниц Островского.
В своей книге «Монкада» французский писатель Робер Мерль, идя по следам героев, прослеживает буквально шаг за шагом путь соратников Фиделя Кастро из Гаваны в Сантьяго де Куба, то, как они добирались из столицы до Монкады. Он ведь был до обидного прозаичным, их путь, в конце которого тех, кто его прошел, ждали смерть, пытки, тюрьма, преследования, но и вечная признательность потомков.
Одни группы ехали поездом, другие — автомобильным транспортом, кто на собственных потрепанных машинах, кто пассажирскими автобусами или даже на такси.
Дорога была по тем временам дальняя, изнурительная, полная всяких происшествий и неожиданностей, порою комических. Но ехали на этот раз по этой дороге люди с отнюдь не шуточными намерениями, полные драматических размышлений. Не все доехали до Сантьяго… И не только потому, что откровенно струсили, хотя были и такие. У одного действительно не выдержали нервы, другой попал в аварию, потому что сел за руль, не умея толком водить машину. Кто-то просто заблудился по дороге или в карнавальной веселой толпе, а кто-то опоздал на поезд, промешкав вроде бы в станционном буфете…
Это было совсем незаметно. На ферме Сибонней, под Сантьяго, где в нервной суматохе шли последние приготовления к штурму, не обо всех отставших даже и вспомнили… А они не от поезда отстали — от истории, от вечности… Отступничество, как и акт самоотверженности, выглядит порою весьма буднично.