— Марата забирают!
И от срывающегося его голоса трапезная монастыря, в которой была мальчишечья спальня, наполнилась таким единодушным воплем возмущения, что сердце Тимофея Ивановича затрепетало и он, оставив Марата, засеменил по коридору, что-то приговаривая.
Товарищи не дали увезти Марата Углова в колонию. А спустя несколько часов стало известно, что фашистская Германия капитулировала и наступил День Победы…
Через двенадцать лет старший лейтенант Углов увидел в толпе новобранцев на полковом плацу знакомое, родное лицо Андрюшки Золотова.
Теперь Золотов уже служил третий год во взводе связи, которым командовал Углов.
…На цыпочках прошел Марат через холодную террасу и постучал.
— Да, — услышал он и постучал снова.
Нина Васильевна подошла и открыла.
Они с мужем были почти одного роста; он обнял её, приподнял и поцеловал в ямку между ключицами. Она упиралась руками в его плечи, звездочки погон врезались ей в ладони.
— Ужин остынет.
Он все не отпускал, а когда отпустил, снова обнял.
Каждый раз, встречаясь с женой после разлуки, Углов в первую минуту видел незнакомую женщину и лишь спустя мгновение понимал, что большие голубые глаза, чуть припухлые губы, ямочки на щеках — все очаровательное лицо её улыбается именно ему. Но он боялся своего восторженного чувства и тем более никогда не говорил о нем жене, словно, высказанное словами, оно могло поставить его в какую-то зависимость.
За ужином она сидела против него, смотрела, как он ест, и рассказывала, что в Москве погода плохая, что в театре она была всего два раза, что контрольные в этом году трудные.
— Ты скучал?
Он кивнул.
— Дрова завезли березовые, так что тебе не мучиться, как в том году… А ты бритву для Андрея купила?
— Конечно, электрическую… тарахтит… Как он там?
— Пока мы с Ивановым в карантине, командует во взводе… Быстро время идет, через год Андрей демобилизуется. Надо день рождения его как следует отметить…
— Обязательно… Знаешь, я с тобой поговорить хотела…
— О чем? — спросил он, уже предполагая, о чём будет речь, и готовясь к ответу.
— Я с тобой поговорить хотела… И сразу… — Она отвела со лба волосы. — Сразу… чтобы не оставлять…
— Ну, ну… — покивал он.
— Ты же знаешь. — Нина встала и не спеша заходила по комнате.
Марат глянул на её цветастый халатик, и ему уже трудно было отвести глаза от мелких розочек на нем, дрожащих при каждом её шаге.
«Это она специально расхаживает, чтобы я согласился…»
— Сядь, пожалуйста, — попросил он. — Сегодня у меня трудный был день…
Нина не села, но остановилась и, облокотясь на спинку стула, посмотрела на Марата.
Он опустил глаза в тарелку.
— Я уже на четвертом курсе, — сказала Нина, — и могу пойти…
— …и можешь пойти работать в школу, — подхватил он, раздражаясь от того, как подчеркнуто она сказала «уже».
— Каждый год — одна песня: ты должна заниматься педагогической деятельностью, иначе ты погибнешь… Или в библиотеке плохо? Заниматься же там можно!
— Но пойми… — Сунув руки в карманы халатика, она снова прошлась по комнате.
В голосе её Марат услышал слезы и, чтобы заглушить в себе расслабляющее чувство, которое они вызвали, заговорил жестко и отрывисто:
— Что понимать?.. Панферова работает? Нет… Римма работает? Нет…
— Не хочу я жить, как Римма…
— Значит, я день напролет в казарме, а ты в школе? Римма не работает, но ведь у них дети…
— Марат!
— Сначала детей не было, потому что мы были слишком молодыми, ты боялась переездов, потом потому, что ты училась, теперь ты будешь работать…
— Я хочу твердо стоять на ногах…
— Денег, что ли, не хватает?..
— Ты пойми меня… Нельзя же готовить обеды, мыть полы, торчать в очередях и считать себя счастливой… Я тоже хочу…
— Посмотрите на эту рабыню!.. Хочешь свободы?..
Прекрасно… Уезжай к матери… Живи одна…
Нина постаралась примиряюще улыбнуться ему.
— Ты устал и несешь чушь.
— Устанешь, — сказал он, вставая из-за стола и вынимая сигарету. — Стоит, понимаешь, перед тобой какой-нибудь Сметанин, смотрит с усмешкой, мол, все-то я знаю, вас насквозь вижу… И вправду видит, знает, что у меня обязанность такая: уговаривать…
— А ты как хотел?
— Я офицер, а не Песталоцци… Даже конфеты тебе забыл купить…
— Кури, пожалуйста, на веранде…
— Ладно, ну его, Сметанина. Давай спать…