Слава. Слава Жигалин, мой партнер. Соловей — так и я его зову и Татьяна. Два разных слова начинаются с буквы «С». Сила и Слабость. Это черты моего партнера. Он сильный потому, что терпеливый, настойчивый, выдержанный, трудолюбивый.
Слабый, потому что доверчивый и очень добрый. Наш Славик никогда не спешит, никогда не опаздывает. Я всегда удивляюсь, как он всё успевает делать. У него не бывает непредвиденных обстоятельств, всё по плану. И он выполняет этот план спокойно и добросовестно. Кросс — это задание, в котором нас никто не проверит. Сказали: бежать 40 минут, а можно ведь и 39, но Славка даже не представляет, как можно пробежать 39 и остановиться, он ни на йоту не разрешает себе никаких поблажек.
Спокойствие Славкино… Вот опять же соревнования. Он тоже молчит, как Тарасова, мы мало общаемся словами. Перед выходом Славику надо всегда выдохнуть, поправить свой фрачок, который всегда утянут в талию (с этим борешься: «У тебя и так утягивать нечего!») Волосы… И с этим много боролись, как ни лачили, вихор на затылке всегда поднимается. И мой взгляд — сначала на Славкин фрачок, потом на волосы, потом в глаза. Это вопрос и ответ:
«Всё?». «Всё». «Пошли?». «Пошли».
Говорят, он флегматичный. Что это не так, выдают Славины руки. Они у него нервные, тонкие, нежные и все что-то теребят — то фрак обдергивают, то вихор приглаживают… Мне на него не надо смотреть, надо взять его руку, она тёплая, и он её никогда крепко не сжимает, даже в танце. И мне спокойно, если я держу его руку.
Перед стартом, на разминке, некоторые ездят по отдельности, а я не могу оторваться от Соловья, и через руку идёт разговор — мы ни одним словом не обмениваемся.
А слабость Славкина… Не в полном смысле, что он чего-то боится. Он терпеливый, и я иногда представляю, что вдруг мы с ним попали куда-то в гестапо и нас бы пытали… Из него слова не вытянешь, но у него такие глаза: «Зачем вы это со мной делаете, я всё равно ничего не скажу, зачем вы меня мучаете?..»
Когда мы только пришли в сборную, над ним часто подтрунивали — ребята в сборной разбитные, весёлые, им палец в рот не клади, — и мне за него было обидно, а он смотрел на них, и молчал, и думал:
«Что я буду связываться, всё равно вас не перекричу».
Шутку может принять за чистую правду. А когда поймёт, что к чему, что это обман, то не обидится, а посмотрит как-то вбок и промолчит. И свято верит в раскаяние: я иногда бываю на тренировке неправа, и стоит мне сказать: «Ой, ты знаешь, это вообще-то я неправа, Слава», — и у него появляется такая улыбка, точно я его чем-то одарила, и он едет, работает…
С ним легко и очень трудно. Бьёмся над куском, и я ему говорю, что он виноват, виноват, не туда едет, и он молчит, а потом вдруг тихо-тихо скажет:
«Знаешь, это ты не туда ногу ставишь» — это уже когда меня трясёт. И мы все проверяем, и оказывается, я ногу не туда ставлю. И такое тут счастье и у одного и у другого! «Слава, ты хоть пораньше говори». «Ладно, я буду». И в следующий раз тоже скажет только тогда, когда меня начинает трясти.
…Пахомову зовут Мила, а Смирнову зовут Люда. Хотя обе Людмилы. Люда — это Людушка, Душка.
Людушка у нас такая — слова «нет» у неё не бывает, она хочет, чтобы всем было хорошо. Если соберемся компанией, она не заводила, но будет хорошо так реагировать на всё: если все смеются, она будет хохотать, если всем грустно, и ей грустно, она с удовольствием будет всех поить кофе, всех угощать.
Она полутон какой-то…
Мила Пахомова… Ми-ла — что-то гладкое и блестящее. Пахомова — звучит крепко, властно. Мила внешне всегда блестит, это всегда ярко, самобытно, и большой замок, несмотря на то, что она вроде общительная. Милу расстроенной я не видела, она умеет держать себя в руках. Она меня очень интересует, но что под её замком, я не знаю. Думаю, что ей не всегда легко и ярко. Может быть, так и надо, как она. Я так не умею.
Фамилия Пахомова — это для меня как крепкий панцирь, такой непроницаемый. А Мила — это блеск, гладкость, верхний слой панциря.
Лето, пляж. Блаженные, уставшие от отдыха люди. А у тебя прыжковая тренировка. Туры, многоскоки, пружинящие прыжки для голеностопа. Отдыхающие сначала косо поглядывают на нас, потом перекладывают подальше свои вещи (мы слишком пылим). Всегда найдется знающий человек, который спросит, что за ансамбль приехал. Недоверчиво посмотрит на наши прически и костюмы, когда услышит, что мы фигуристы. Нас привыкли видеть по телевизору нарядными и накрашенными…
Осень, ноябрьский праздник. Люди идут в гости, на демонстрацию, в кино, в театр. А у нас по плану работа над обязательными танцами и прокат произвольного — по большим кускам. И еще, как подарок к празднику, сорокаминутный кросс.
Зима. 31 декабря. Самый любимый, самый радостный, самый красивый праздник. Все по традиции в этот день подводят итоги, вспоминают перемены в жизни, которые принес год, радости и огорчения.
И у нас тоже есть традиции. 31 декабря группа Тарасовой катает целиком свои произвольные программы. Это не просто дежурный тренировочный прокат. Всё очень торжественно. Как на соревнованиях, тянем стартовый номер, затем после пятиминутной разминки все покидают лед. На старт выходит первая пара. Неважно, что на трибунах нет зрителей, что мы не в нарядных платьях, а в тренировочных костюмах и судьи не оценивают наши выступления по шестибалльной системе. Для нас это серьёзное и очень ответственное выступление.
А вечером мы уговорим администратора гостиницы и принесем в номер ёлку, тоже будем вспоминать, будем смеяться. Тарасова начнет танцевать, начнет нас жалеть: «Милые вы мои, я вас так замучила, а меня, помню, с шоколадом ходили уговаривали, чтобы я программу катала». Или пустится вспоминать, какими мы были молодыми, Славочка был причёсанный и аккуратненький, а Ирочка Моисеева все дрожала, как желе…
Я написала: «какими мы были молодыми». Я часто думаю об этом. Вот на факультете ходят умные мальчики и озабоченные девочки с блокнотами, с «репортёрами», они знают жизнь, всегда тебя учат, и я не спорю: я один раз заспорила, а мне сказали, что спорт — это несерьёзно. Им кажется, что спорт — это несерьёзно. Им кажется, что спорт — это бег трусцой ради жизни, а потом пьедестал и музыка…
У них все розовое-розовое, а у меня такое состояние было в тринадцать лет, и потом я поняла, что бывает и серое и, наверное, чёрное.
Спорт — это вся жизнь, но сконцентрированная.
Так в художественном фильме за полтора часа показывают жизнь человека, а у нас за десять лет укладывается то, что надо прожить за шестьдесят: мы маленькие, потом мы взрослеем, становимся зрелыми, стареем и уходим…
И чувства все концентрированнее. Обиды в тысячу раз обиднее. Мне мама иногда говорит: «Ты не знаешь чувства ревности». Но мне, может, уже не будет так горько, если меня оставит любимый человек, как было в тринадцать лет, когда меня оставил мой партнер Гена Карпоносов…
Но настоящий праздник, наш праздник наступил вчера.
Закончилось первенство Союза 1971 года. Ура! Результат: хороший прокат, второе место, хорошее настроение. Второй день соревнований пришелся на старый Новый год. Мы со Славой вышли на старт катать оригинальный танец без двух минут 12 и закончили выступление в 0 часов 1 минуту.
За встречу старого Нового года выпили водички и крикнули «Ура!»
Когда вспоминаешь соревнования, перед глазами — город и Дворец спорта.
Ленинград… Большие дома, большие мосты… Большой дворец… Гармиш-Партенкирхен: снег, горы, мороз, солнце и лед…
Вот Америка — огромное пространство и сплошные дороги, и все видишь как будто через увеличительное стекло — дома, большие машины, длинные прямые улицы. Исключением был только каток в Колорадо-Спрингс: маленький неуютный домик, низкий потолок, темные скамейки трибун и дым — густой, въедливый сигарный дым…