И теперь, припомнив тот день, Варя поняла, откуда в ней эта радость: от того же, от чего и тогда — от солнца, оттого, что снова пришла весна и забелела черёмуха в перелесках. И ещё оттого, что на ней красивое, почти новое платье…
Но что же ещё она знает о счастье? Кто-то, помнится, сулил ей его. Но кто же? И вдруг вспомнила: дождливое утро, мокрая платформа, тетка-проводница с заспанным лицом… Что-то она говорила о счастье: мол, если куда в дождь приезжаешь, то жди, будет твоё счастье. Да, так и было, хлебнула она теткиного счастья и ничего, не размокла, а наоборот— теперь никакой дождь, ни мороз не страшен. Выходит, и тетка по-своему права: за дождем-то всегда бывает солнце. Не так ли и у неё? Всё, всё у неё было: и та первая неприютная ночь, и мокрая от слёз подушка, и неожиданное успокоение от прикосновения теплой Раисиной руки, и журавли, которых проводила она прошлой осенью, и тихий голос тети Лены, её слова про добрый колодец, про родниковую воду, и песни, которые пела она, Варя, вместе с девчонками, когда, смертельно усталые, возвращались они домой на дрезине, и комендант Боброз, её земляк, и девчонки-соседки, и начальник поезда Паршин со своей огромной чайной кружкой, и это майское утро, наконец, эта радость, от которой хочется петь или прыгать по траве…
Вот о чём не написала она в своем сочинении, хоть, кажется, и всё верно написала. Просто не было таких слов, а теперь появились. И ещё о чём бы написала она теперь — о том, что в день Восьмого марта Петр Владимирович Паршин с трибуны сказал:
«Вот дотянем дорогу, — сказал он, — и мы вас, дорогие наши женщины, самолично на руках обратно понесём. Вот так возьмём и понесём».
Это было до того, как у Вари состоялось объяснение с Берчаком, и ей ещё ничто не мешало в тот момент представить, как он, Коля Берчак, возьмёт её на руки и понесёт, и ей хотелось, чтобы он нёс её не прямиком, не по шпалам, а лесом, по траве, по цветам…
И ещё сказал Паршин, что, будь он членом правительства, он издал бы такой указ, по которому всем женщинам-дорожницам за их мозоли да натруженные спины выдавали бы пожизненно билеты на все поезда, чтобы они могли бесплатно ездить куда им вздумается по всем направлениям. Варя тогда же решила, что первым делом поедет на юг, посмотрит, какое оно, море.
Она уже подходила к станции, и в это время за её спиной загрохотало, мелкой дрожью отдалось под ногами. Варя оглянулась, привычно сошла с путей. Чёрный, с ярко-оранжевыми поперечными полосами, по второму пути шёл маневровый паровоз, знакомый машинист глядел на Варю из окна и, кажется, не узнавал её: привык видеть в брюках да сапогах, а тут — в платье…
— Привет, чумазый! — весело крикнула Варя. — Когда коптить-то кончишь?
— Чего? — не расслышал машинист.
— Отъездил, говорю, на своей печке…
— А-а-а. — Парень, видно, признав Варю, согласно закивал головой, крикнул громко: — Это точно! Завтра спускаю пары… На переучку посылают, переводят на электровоз.
Потом Варя обошла платформу, поднялась на неё по бетонным ступенькам. Текст телеграммы она уже сочинила в уме, всего несколько слов: «Пуск двадцать пятого ждем тетя Лена дядя Костя Варя». Придя на почту, она написала телеграмму, подошла к окошку. Подумала: а не послать ли домой? Но решила, что лучше внезапно нагрянет. И тут словно что-то кольнуло в груди: неужели и все? Неужели через неделю меня здесь не будет? Все будут, а меня нет!
Она расплатилась за телеграмму и пошла. Проходя по платформе, вспомнила про зеркало в буфете, в которое хотела заглянуть, но махнула рукой: ладно, и так сойдет. И, задумавшись, неторопливо пошла вдоль перрона. Она все ещё жила этим майским днем, и ей хотелось, чтобы он никогда не кончался. Но мысль о скором отъезде не давала покоя.
21
И опять было солнце. Оно светило над станцией, плавило асфальт на платформе. И черёмуха ещё не отцвела.
Варя стояла на платформе и глядела на дорогу. Четыре стальных нити, блестя на солнце, уплывали из-под самых её ног и разбегались попарно вдали. Оттуда, слева, с минуты на минуту должен был прийти поезд, на котором едут Раиса и Сашка. Они, наверное, уже поднялись с мест, идут по вагону к выходу, а может, уже стоят в тамбуре и смотрят в окно, и Сашка, конечно, пристает к Раисе: «Ну, где она, наша станция, ну, скоро?»
Из-за слепящего, бьющего в глаза солнца виделось плохо, и она не увидела, а сначала уловила нарастающий слева шум. Но скоро сквозь яркий свет, пробилась маленькая черная точка, она все росла и росла у неё на глазах. ещё минута, может, две, и поезд подойдет к платформе, и она увидит Раису с Сашкой.
А завтра сама придет сюда с чемоданом… Но как она уедет от этих людей, которые, будто объединившись в долгожданной радости, тоже пришли на станцию и вот стоят с ней рядом… И тетя Лена, Вера и Надя, вся бригада… Как оставит она эту дорогу, если их работе ещё не видно конца, если эта станция — лишь её начало? Кто же доведет её до другой, конечной станции? Неужели без неё?
В далекую даль уходила дорога, и не было ей конца. Было начало. Оно было здесь, на этой станции. А может, не здесь, а раньше, в далеком селе Никольском, где живёт Варина мать, где живут её односельчане, где есть старый колодец с удивительно чистой и вкусной водой, где на заросшем бузиной погосте покоятся Варины предки — её отец, дед с бабкой и одинокий фельдшер Илья Савельевич, жизущие доброй памятью среди людей.
Все это её земля, её люди, её, Варино, начало. И разве сможет она без них! А они — без неё… Нет, и они не смогут. Но пусть простят её добрые люди, и мать, и дядя Федор, и все, кто помнит, как уезжала она, кто ей поверил тогда… Пусть поймут и простят!
Она вернется, обязательно вернется домой и добром ответит на их добро. Но только не сегодня, не теперь… Теперь же она останется здесь, с теми, с кем начинала свою первую в жизни дорогу, останется, чтобы вместе с ними пройти её до конца, какой бы трудной она ни была. Чтоб после неё появлялись на земле новые станции, поднимались надежные опоры и мчались под ними торопливые поезда. И чтобы всем идущим с ней рядом шагалось радостно и легко.
Она пройдет эту трудную дорогу, чтоб легче и ещё желанней был её путь к профессии врача, к родному дому.
…Да, верно, все так и будет. Она приедет в Никольское, пройдется светлым днем по главной улице, поднимется на высокое крыльцо новой сельской больницы и, поклонившись селу низким поклоном, скажет:
— Здрасьте вам, люди!
гор. Калинин.
ГУЛРУХСОР САФИЕВА
