Но почему Суворова? Почему имя русского полководца носит один из лучших винницких колхозов?
…За прудами, разрезавшими Тимановку на неравные части, начинаются огороды и усадьбы колхозников. Весной и осенью, когда перекапывают огороды, находят местные ребятишки в земле ядра и ружья, монеты и подковы суворовских времен. Потому что именно на этом самом месте и был плац, где учил Суворов своих чудо-богатырей. Здесь, в Тимановке, он писал свою знаменитую книгу «Наука побеждать», а дом, где жил полководец, теперь превращён в музей.
Филипп Алексеевич Желюк в телепередаче «От всей души». Фото Г. АЛЕКСАНДРОВОЙ.
Но коли уж речь зашла о музеях, то их в Тимановке три.
Суворовский… единственный такой народный музей в стране…
Художественный…
И музей истории села и колхоза…
И едут в те музеи со всей страны… Ибо при всей разности в судьбах, при всем разнообразии и отличии есть в судьбах и людей и сел наших то, что роднит их и делает схожими.
Это Октябрь, вошедший в судьбу всех и каждого, изменивший то, что казалось незыблемым, расчистивший путь талантам и стремлениям, наклонностям и увлечениям.
Это Октябрь, давший человеку больше, чем сила и богатство. Подаривший ему гордость за себя, за землю свою, за свою историю.
В лесу зябнут деревья… Первый снег ещё не греет… Деревянная скамеечка и гранитный обелиск — стылые, а в середину криницы, прямо в центр ее, вмерзло крохотное блюдце льда. Длинным деревянным черпаком достаю воду. Прикусываю льдинку.
Пью… не чувствуя холода… И думаю: какая ж она летом, эта чудо-вода?
И вспоминаю Желюка:
«…Пей, пей… От воды той хвори не будет. У нас вообще в Тимановке вода замечательная… Мне недавно сложную операцию делали, так пить после этого нельзя, губы лишь смачивают… Специально привозили водичку из наших тимановских криниц. Смочут той водой губы, вроде к родному роднику припал — и будто сил прибавилось… А в той кринице, к которой едешь, вода особенная…»
Поднимаю глаза на обелиск: «Суворовские колодцы выкопаны российскими солдатами в 1796 году.
Восстановили благодарные правнуки в 1949 году».
— Почему восстановили? — спрашиваю Александра Климентьевича.
— Потому что война ни людей, ни криниц не щадит…
Тимановка раскинулась привольно, то стелется ровно, то вдруг взметнется на горки—и глазом не окинешь. Мы идем по селу тихо, степенно, а навстречу нам, откуда-то из недр села, поднимается теплая волна хлебного духа. Да такого аппетитного, что слюна набегает сама собой. И можно ничего не объяснять — и так ясно, что где-то совсем рядом хлебозавод.
— Когда колхоз начал строить хлебозавод, — говорит председатель, — многие были против. И хлеб, мол, поспать не будут — привыкли свой печь. И если даже и будут брать, то все равно хлеба останется тьма-тьмущая. Куда его девать?
— Ну, куда? — повернулся ко мне Желюк. И сам ответил: — Тимановка не в пустыне стоит. Сел вокруг неё — уйма. Значит, есть кому хлеб покупать. Да… — остановился председатель. — Но имело ли смысл строить завод для других? И нужно ли было открывать кирпичный завод? Ведь мы не в состоянии использопать сами весь кирпич. Я уж не говорю о том, что мы его продаём колхозникам: Тимановка сегодня на 90 % перестроилась, мы с охотой отпускаем его и другим хозяйствам. Опять другим?.. А зачем? Не лучше ли думать только о своем хозяйстве, о своем колхозе? Вот давай и разберемся с тобой в этом…
По дороге в Тимановку из Вапнярки ехала? — обращается он ко мне.
— Ехала…
— Как она тебе, дорога-то?
— Отличная…
— Небось, Вовк уже рассказал, что наша молодежь ту дорогу сама построила?
— Рассказал…
— Шли со знаменем… Как на штурм крепости… Но даже не в этом дело. А соль вся в том, что, построив ту дорогу, вложив свои силы и средства, передали мы её государству к XXII съезду партии.
И опять спросил:
— А деревья фруктовые вдоль дороги видела? Груши… Вот с ними-то поначалу вышла у нас зацепочка… Ни одно другое плодовое дерево, кроме груши, не может так расти на приволье… Потому что та же яблоня разбросает свои ветки в разные стороны — не соберешь, а груша остается стройной, подбористой… Вот и решили мы посадить вдоль дороги груши… Решить-то решили, да стали нас отговаривать. «Вы что, — говорят советчики, — думали, когда грушу выбирали? Да она через пару лет плодоносить начнет, что тогда делать будете? Вам всю защитку с корнем повыдергивают…» Приезжай к нам осенью, — прервал вдруг себя Желюк, — увидишь… Посреди дороги, чуть в стороне от нее, в тенечке, куренек стоит… А в куреньке том какой-нибудь дедусь-пенсионер сидит. А весь курень ящиками заставлен. В них груши. Едет машина по дороге — остановит дед…
Идёт человек — и его окликнет… Ешьте, люди, на здоровье наши тимановские груши!.. И не было случая, чтобы кто-то по злому умыслу или по дурости искалечил дерево… Теперь вернемся к тому, с чего начали. Стоит ли делать «для всех»? Мы от промышленных своих предприятий — я имею в виду заводы— получаем сейчас 21 % дохода. Но когда наш консервный завод начнет работать на полную мощь, то доход этот будет уже 40 %. А колхоз наш тогда, хочешь не хочешь, превратится в аграрно-промышленный комплекс. А вот когда мы от промышленности, работающей на переработке сельскохозяйственной продукции, получим 50 % дохода, мы уже станем промышленно-аграрным комбинатом.
А что это значит? Да то, что социально-экономическое лицо села изменится. Ведь раньше кто представлял сельскую интеллигенцию? Врачи, учителя, агрономы. А теперь? И инженеры-электрики, и технологи производства, и теплотехники, механики, мастера, лаборанты… И это естественно, если учесть, что в век научно-технического прогресса молодежь должна работать в индустрии. Что же получается? А получается, что, закончив крупное строительство — дорогу ли, промышленный объект ли, наладив производство «для всех», — мы не в накладе, а в выигрыше.
Черноклювая птица, сидевшая напротив нас, на соседней скамье, поперхнулась каштаном, который норовила заглотнуть целиком.
Председатель улыбнулся:
— Вот жадина, все сразу подавай!..
И продолжал:
— Я вчера в наш Дворец культуры зашел. Он у нас как храм. И то ведь, по правде сказать, и к дате святой построен — к 50-летию Октября. Вошёл в зал, а через дверь слышно: трень-брень… Ребятишки в музыкальной школе занимаются. Постоял, послушал…
А мальчонка, видать, за пианино нетерпеливый сидит. Замахнется, начнет лихо, а потом — фи-и-ть — и скис. Учительница ему: «ещё раз, ещё…» А он дует- ся. «Не могу!» — говорит. А учительница свое: «Да не думай, что не можешь. Говори себе: смогу. Обязательно смогу!»
Птица раздолоила-таки каштан и теперь с наслаждением клевала, косясь на нас глазом-бусиной: не отнимем ли?
— Учить любить труд — самое главное. Но труд тот должен быть выбран по душе. У нас очень много своих колхозных стипендиатов. И в Киеве… И в Москве… И все потихоньку, а до родных криниц вертаются. «…Вот вечером будем глядеть передачу. Она же ведь уже записана на видеомагнитофон… Посмотри тогда Екатерину Николаевну Кржанскую, нашу старейшую учительницу, и я у неё, между прочим, учился. Был у нее такой ученик — Вовк Николай Калинкович. Мы с ним вместе мальчишками в барской экономии работали. Я — пахарем, он — погонщиком. А теперь он доктор сельскохозяйственных наук. А все почему? Дорогу выбрал свою. Единственную…
И уж встал Филипп Алексеевич со скамьи, да что-то вспомнив, присел опять.
— …Мы тут на правлении колхоза решали один вопрос. Музейной работой у нас учитель Новиков Павел Петрович занимается. Одержимый он человек… и счастливый… Так вот, прикинув, сколько Павло денег тратит на одни конверты и бандероли, решили мы ему за музейную работу оклад от колхоза положить. Ну, вызвали его. Объявили о решении. Выслушал он нас и говорит: «Не украсим мы себя этой зарплатой… Разве ж за то, что учишь любить Родину, денежные ссуды положены?..»