В ординаторской четвертого отделения, практически арестованные Светловым, сидели все шесть лечащих врачей этого спецотделения для буйнопомешанных. Постоянно прикрытые защитой МВД, которое направляет сюда диссидентов, антисоветчиков и подлинных шизофреников и психов, безнаказанные в своей деятельности, неподконтрольные и поэтому обнаглевшие, сытые, раскормленные на натуральных овощах и фруктах, выращенных их же пациентами, они теперь прекрасно понимали, что их благополучие повисло на волоске. Засадить в психбольницу человека без ведома МВД, превратить ее в свою частную тюрьму было нарушением государственной монополии, непростительным преступлением. Конечно, они будут выгораживать себя, валить все на Хотулева, но я не собирался разговаривать с ними о том, как Белкин попал сюда и на каком основании они, специалисты, "лечили" здорового человека чудовищными дозами аминазина.
Я оглядел их испуганные лица и сказал:
- Подполковник Светлов уже посвятил вас в обстоятельства этого дела. У нас с вами есть три дня, чтобы привести этого журналиста в нормальное состояние. Я вам не гарантирую, что и после этого вы будете продолжать свою безмятежную работу, но если Белкин будет в состоянии поехать в Вену, это как-то скажется на вашей участи. Я вас слушаю.
Они молчали. Толстая баба в докторском халате с лицом гренадера и небритыми усами, отвернувшись, смотрела в окно. Остальные - три разновозрастные врачихи и два врача - молодой, лет тридцати альбинос и худой старик с прокуренной трубкой - сидели, потупившись.
- Это не детский сад, и в молчанки играть не будем, - резко сказал я. - Я хочу знать: доступно ли это сегодня медицине - в два дня отучить наркомана от наркотиков. Напрягите свои мозги и вспомните, чему вас учили в институте и на всякого рода семинарах. Если нужно - мы отвезем его в больницу Склифосовского, в Кащенко, в Сербского. Где его могут привести в чувство? Я слушаю.
- Я не понимаю, что за тон? - взорвалась вдруг старая усатая баба-гренадер. - На каком основании вы так разговариваете? Мы тут выполняем свой долг! А то, что Хотулев занимался темными делами, так я давно сигнализировала…
- Как ваша фамилия? - спросил я.
- Моя фамилия Шпигель Элеонора Францевна, я секретарь партийной организации больницы!
- Вы мне не нужны, вы можете уйти.
- Что?! - возмутилась она.
- Я жду, когда вы уйдете.
Секретарь партийной организации психбольницы - такого я не слышал даже в армянских анекдотах! Хотя, конечно, здесь, как минимум, восемьдесят процентов врачей коммунисты и, значит, должна быть партийная организация.
Парторг психбольницы N-5 Элеонора Шпигель вскочила на своих толстых ногах, ее небритые усы встопорщились, лицо налилось краской:
- Вы… вы… вы…
Я ждал.
Командорской походкой она прошагала к двери.
- Я этого так не оставлю! Сопляк! - и дверь ординаторской хлопнула за ней так, что в стеклянных шкафчиках задребезжали какие-то склянки и бутылки.
- Продолжим, - сказал я.
- Я могу вам сказать, уважаемый, - сказал, кашлянув, старик с трубкой. - Это задача невыполнимая. То есть отучить от наркотиков можно, но не в такой срок. Практически, его нужно связать и на месяц приковать к койке, чтобы он не наложил на себя руки. Такие случаи бывают. В Бутырской тюрьме повесился диссидент Борисов, когда ему перестали колоть аминазин. Парню тоже было двадцать пять лет. Поэтому метод есть только один - связать, чтоб не буйствовал, и ждать, когда перемучается.
- Но ведь бывает, когда наркоманы сами бросают наркотики.
- Это крайне редко. Ну, только разве в стрессовых ситуациях.
- Например?
- Я не знаю. Ну, если бы война началась, эвакуация. Или роды. Но он не женщина.
- Как ваша фамилия?
- Моя фамилия Кунц. Это я настоял на назначении ему аминазина. А Хотулев хотел назначить сульфазин, это было бы еще хуже.
- А ничего не назначить вы ему не могли? - не удержался я.
- Уважаемый, мы для того и получаем людей, чтобы назначать, - он смотрел на меня открыто и просто, в упор. - Кто же знал, что он "левый"?
"Левый псих". Я подумал, что это неплохое название для фельетона в "Крокодиле" или "Комсомольской правде". Если бы вытащить Белкина из наркомании, он бы вполне мог написать что-нибудь в этом роде.
- Доктор Кунц, - прищурился я, сдерживая мелькнувшую в голове идею. - Если мы имеем дело с влюбчивым больным, очень влюбчивым - можем мы этим воспользоваться? Я, например, знаю историю, когда в Баку молодой наркоман, мальчишка, бросил колоться морфием, как только влюбился в одну рижскую девчонку.
Он пожал плечами:
- Тут у нас трудно влюбиться. Разве что в мадам Шпигель.
В дверь заглянул Валентин Пшеничный.
- Игорь Иосифович, он опять буйствует, требует укол.
- Скажите медсестре, пусть сделает ему новокаин, - сказал Кунц. - Это будет, как моя пустая трубка - с одной стороны, рефлекс укола, с другой - болеутоляющее. У него сейчас от нехватки наркотика кости выламывает. - Пшеничный скрылся, а Кунц продолжал, обращаясь ко мне и Светлову: - Понимаете, нужно попробовать электрошок, но мы его не применяем с 53-го года, потому что многие не выдерживают…
- Хорошо, - сказал я. - Попробуем не электрошок, а женошок. Придется снова шерше ля фам - искать женщину.
Тот же день, суббота 9 июня после 2.30 дня
Мы сидели со Светловым в беседке психбольницы, как два старых сводника, и обсуждали все возможные и невозможные варианты. Если "Шах"-Рыбаков смог бросить колоться ради Айны Силиня, то нужно найти кого-то и для Белкина. Первым номером, конечно, была Инна, машинистка "Комсомольской правды". "За" было то, что она любила этого Белкина и наверняка была готова ради него на все. В каком-нибудь сентиментальном романе или фильме она за свою самоотверженность и любовь была бы вознаграждена авторами и судьбой и вошла бы в палату к своему возлюбленному, чтобы любовью и лаской спасти его и излечить. Но мы имели дело с реальной действительностью и должны были трезво смотреть на вещи. Белкин давно бросил эту Инну, никакого любовного потрясения или шока она уже вызвать у него не могла. Поэтому Инну мы оставили.