На меня смотрел черноволосый юноша лет восемнадцати, высокий, стройный, физически развитый, хотя и не качок, а, скорее, футболист или бегун. Не писаный красавчик, но вполне симпатичный. И хотя знаменитый сатирик Козьма Прутков еще со школьной программы предупреждал: не верь глазам своим! — зеркала не врут, это был я.
А точнее — моя новая ипостась.
Когда первое потрясение, а за ним второе, третье и десятое прошли, и я сумел как-то успокоиться, единственным приемлемым для меня объяснением происходящего был только сон. Ну, или какое-то забытьё, связанное с посттравматическим синдромом после того, как я вчера так некстати приложился башкой к гранитному постаменту. Общеизвестно, что самые длинные сны мы подчас видим под утро, когда засыпаем на пару часов, в течение которых можно увидеть сон поистине огромный, в который запросто уместятся целая треть, а то и полжизни. Я их называю про себя «архивированные сны». Вот только принцип действия и механизм работы этого архива мне вовек не понять. А у меня вдобавок эти «архи-сны» бывают на удивление настолько отчетливыми, словно я пребываю в это время в некой гипер-реальности, где каждый цвет, звук, иные чувства и ощущения ярче и интенсивнее в несколько раз.
Ну, что ж, сказал я сам себе, деланно усмехаясь и притворно потирая все ещё потеющие от первой паники ладони. Уж если угодил в такой сон, попал в эдакую переделку, лучше всего будет, как говаривал наш мудрый ротный старшина, расслабиться и получить удовольствие. Я и расслабился.
Лучший рецепт для этого — хорошенечко осмотреться. Квартира была мне не знакома, набор книг на полках и в шкафу показался весьма разношерстным, все больше разноцветные обложки собраний сочинений, порядком запыленные, и стопки советских журналов на антресолях. На мой вкус тут было мало чего интересного, и это не удивляло. Очень скоро я окончательно убедился, что квартира не моя.
На деревянном, по-старомодному круглом столе, застеленном матерчатой скатертью, лежало письмо, очевидно, совсем недавно вынутое из конверта. На кратком адресе отправителя значился неведомый мне прежде город Ангарск и малоразборчивая подпись. А вот само письмо было адресовано мне.
Я взял мелко исписанный тетрадный лист, плюхнулся на широченный диван, забрался на него с ногами и углубился в чтение.
Текста было не так уж и много, но я перечитал его, наверное, раза четыре, прежде до меня окончательно дошёл смысл этого послания. Самое странное было даже не в его содержании — мало ли какую чертовщину можно увидеть во сне. Загвоздка была в другом: прежде, даже в самых объемных и обстоятельных сновидениях, я никогда не получал писем, а потому и не читал их. А тут…
Письмо было от родителей. Писала, конечно, мама, хотя я и не узнавал ее почерк. Наверное, волновалась или писала в спешке. Она спрашивала, как я доехал, как устроился, кушаю ли, как одеваюсь, если на улице дождь… Отдельно спрашивала о квартире, всё ли тут в порядке, не отключили ли на лето горячую воду, и ещё кучу разных мелочей. Прямо как Гамлет: быт — или не быть! Тут я свою маму узнаю, даже во сне.
В письме упоминался денежный перевод, который они скоро отправят. Я покосился на бланк — всё верно. Сумма значилась «пятьдесят рублей», но я абсолютно не знал, много это или мало, потому что курс рубля в этом сне мне вовсе не был известен.
Упоминались в письме и мои документы. Я бросил взгляд на стол: там, аккуратно завернутые в полиэтиленовый пакет, лежало несколько документов во главе с моим паспортом. Внимательно изучив их, я сделал сразу несколько открытий.
Они в свою очередь вызвали у меня немалый шок. Похоже, мне предстояло смириться со своей абсолютно новой жизненной ситуацией, и если бы я не знал, что это всего лишь сон, и рано или поздно мне все-таки предстоит окончательно проснуться, то со мной бы точно случилась истерика. По мере изучения своих документов я уяснил, что, оказывается, приехал из этого незнакомого мне Ангарска поступать в университет. Теперь я будто бы живу на съёмной квартире, которую оплачивают мои предки-геологи, обещая регулярно высылать почтовые переводы для поддержания моего молодого организма. Так что в этом большом столичном городе у меня нет ни одного знакомого, и никому до меня нет дела. Зато есть некоторые средства к существованию и самое главное — жгучая тайна, что же все-таки со мной произошло, и кому это надо. Начиная уже с того, что этот город был реально моим, я тут родился в моей реальной жизни шестьдесят лет назад, и ни о каком Ангарске слыхом не слыхивал прежде.
Сидя на своем широком диване — «мягком уголке», модификацию которого в моей студенческой и последующей юности в народе называли не иначе, как траходромом, я рассуждал о превратностях судьбы. Удивительно, но даже понимая где-то на периферии своего сознания, что я всего лишь сплю, я относился к моей нынешней ситуации как к абсолютно реальной, даже гипер-реальной. Это еще одно свойство моей натуры: во сне я не раз видел войну, землетрясения и иные катастрофы, причем всегда оказывался в эпицентре событий и воспринимал все во много раз острее и ближе, чем если бы это происходило со мной на самом деле. Это меня немного успокоило, и я принялся размышлять.