— Нисколечки, я привычный, — усмехнулся пацан. И от этого стал еще больше похож на хитромордого грызуна.
Я обернулся к Сотникову, всё это время тихо ухмылявшемуся за моей спиной.
— И зачем был нужен тогда весь этот спектакль?
— Скорее, для них, чем для тебя, — ответил шеф. — Всегда полезно немного попрактиковаться в полевых условиях. Это они, можно сказать, к тебе приглядывались.
— Вы так говорите, шеф, будто эти… — я указал на детей, — ваши штатные сотрудники.
— Я — Племянник, такая у меня агентурная кличка, — гордо сказал Женька.
— А я — Пан Тадеуш, — в тон ему сообщил мне Мишка.
— Что еще за пан? — удивился я. — Поляков в нашем городе я что-то не припомню.
— Я не за поляков, — пробурчал Мишка. — Я в честь каратиста, Тадеуша Касьянова — знаете такого?
— Как не знать, — кивнул я. — Я в свое время…
И вовремя прикусил язык, а чтобы скрыть замешательство, закашлялся. А ведь чуть не сказал: я в свое время интервью у него брал, когда он уже был заслуженным тренером России. Вот уж поистине, старый Мазай разболтался в сарае!
Между тем Мишка с Женькой испытующе смотрели на меня. Нужно было как-то выкручиваться.
— Я в свое время все фильмы с ним смотрел, — стал я хвастаться, сочиняя на ходу.
— Здорово… — завистливо протянул Пан Тадеуш. — А я — только «В зоне особого внимания». Ну, и еще вот, три дня назад ходил на новый, «Пираты двадцатого века» называется. Два раза уже ходил, и ещё пойду.
— В общем, иногда будем держать связь через них, — подытожил нашу трогательную встречу Сотников. — Весточку передать или записочку… Ребята толковые, живут в этом доме, найти их легче легкого. Мишка, кстати, на одной с тобой лестничной клетке живет.
Я еще раз глянул на остроносое лицо подростка и даже похолодел на мгновение от внезапной догадки.
— А фамилия у Мишки есть? — уточнил я.
— И еще какая, — подтвердился шеф. — Самая, можно сказать, героическая. Михаил Корчагин! Как тебе?
Ну, вот тебе, бабушка, и Юрьев день, подумал я, украдкой разглядывая своего юного соседа по лестничной клетке. Это ж Анти-Павел из моего двадцать первого века!
Значит, не обманулся я, сразу узрев что-то знакомое в его крысиных чертах лица. И что же получается? Это ты отправил меня сюда, в этот застойный и замшелый, советский и социалистический восьмидесятый год, товарищ Михаил Корчагин?
Ну и ну!
Глава 24
Реальность и не очень
Ладно, с этим Корчагиным пока более-менее ясно, сказал я себе. Пора бы уже окончательно убедиться, стажер, что в этом мире многое очень похоже на твою прежнюю реальность, но только всё, да не всё. Как будто некоторые линии событий и человеческих судеб здесь специально кем-то решительно искривлены, иногада повернуты в другие стороны, а порой и вовсе обращены вспять.
(Из воспоминаний Ольги Иноземцевой).
По счастью, у Ольги Иноземцевой даже спустя четырнадцать лет после ее исчезновения сохранились кое-какие нужные связи и полезные знакомства, без которых в нашей стране во все времена любое действительно серьезное дело — швах.
Именно благодаря этим связям и протекциям она могла навести все необходимые ей справки о своем сыне Александре. Нужно было только освежить эти давние знакомства.
, быть может, На самом деле в такой ситуации подчас нет ничего необычного. Ты можешь исчезнуть на долгие годы, побывать буквально в аду, окунуться в самую преисподнюю, на полное и окончательное дно, а потом по счастью или благодаря удаче и везению вернуться назад, в свою прежнюю, обычную и будничную жизнь. И тогда обязательно найдётся на удивление много твоих старых приятелей и знакомых, которые при встрече непременно посетуют: куда это ты запропастился, старик; уже почти месяц тебя не видели, не случилось ли чего?
А для тебя за это время прошла целая вечность, и голова у тебя теперь вся седая, а внутри всё уже выжжено дотла.
Поэтому в скором времени Иноземцева получила вполне утешительные сведения о судьбе Саши. Как она и предполагала, ее давно уже замужняя сестра усыновила мальчика, и он живет сейчас в полной полной уверенности, что папа Коля и мама Таня — его настоящие, истинные родители. Впрочем, теперь мальчиком его можно было называть уже с большой натяжкой: в 1980-м году Александру Якушеву, как значилось в его документах, исполнилось семнадцать лет.
Так что это был уже не росток, а достаточно окрепший молодой дубок, а зрелое дерево просто так не разрежешь по живому.