Шлезингер затрагивает и вопрос о противостоянии экспансии американской видеопродукции на европейском медиарынке. Он полагает, что перенесение на сверхнациональный уровень американизации может представляться угрозой европейской культуре и ассоциироваться с защитой промышленно-коммерческих интересов создания европейского рынка при недооценке ряда объективных факторов демографического и этнолингвистического порядка, влияющих на рецептивные возможности и потребности европейцев. Ученый признает, что американская киноиндустрия преуспевает в производстве имиджей массовой культуры, которые «легко преодолевают европейские национальные барьеры»[109]. Но создаваемый ею «общий язык» визуальности не должен рассматриваться в качестве универсальной глобальной модели в проектах формирования общеевропейского коммуникационного пространства хотя бы потому, что несет на себе печать США, где этнолингвистические факторы идентифицируются в иных социально-исторических контекстах и по иным идейным принципам, чем в странах Старого Света, сохраняющих традиции суверенности национальных государств, культур и языков.
Нельзя не отметить также, что в статье Шлезингера утверждается важная роль лингвоэтнической специфики информации, предназначенной для публичной сферы в медиапространстве государств, стремящихся к сохранению своего национального суверенитета и в условиях пребывания в Европейском Союзе. Если эта специфика игнорируется в потоках глобализированной массовой зрелищной инфокультуры, ориентированной на слуховизуальную образную форму чувственного восприятия сообщений (например, трансляции спортивных игр или концертов рок-музыки) и на рыночные модели коммуникационной деятельности, то публичная сфера медиапространства нуждается в словесных средствах для выражения не только общеевропейских, но и локально-национальных интересов тех или иных стран, связанных с инновациями в СМИ.
Часть этих инноваций вызвана усилением телевизионного воздействия на национальную и транснациональную аудитории по сравнению с прессой, несмотря на ее концентрацию в крупных монопольных организациях с трансграничными радиусами своей деятельности на мировых медиарынках, где «процесс глобализации вытесняет некоторые силы с национального уровня и создает новые места для профессионалов»[110]. Вместе с тем и возрастание телевизионного потенциала встречается с трудностями языкового порядка даже в трансляции евроновостей на нескольких языках, так как и это не полностью соответствует лингвистическому многообразию европейской аудитории. И поскольку визуальный ряд без понятного словесного комментария удовлетворяет не всех жителей Европейского Союза, вещание новостей на разных языках может являться предпочитаемой формой. И это надо учитывать, думая о расширении публичной сферы и зная о том, что «открытым остается вопрос, каким образом новости, транслируемые по каналам европейского общественного вещания, будут состязаться с национальными общественно-вещательными новостными программами»[111].
Противоречия европейского коммуникационного пространства напоминают о Движении за новый мировой информационный и коммуникационный порядок, участники которого, защищая идеи «международной публичной сферы», призывали к борьбе против «медиаимпериализма» в отношении к «аутентичности национальной культуры»[112]. Эта борьба резонируется и в дискуссиях о европейском культурно-коммуникационном поле, когда затрагиваются вопросы об «интеллектуальном империализме» сторонников тотальной коммерциализации СМИ, выгодной для экспортеров американской видеопродукции. Защищая интересы своего бизнеса, они упрекают оппонентов в запретах на свободную торговлю аудиовизуальными товарами. «Европейская же позиция заключается в том, что фильмы и телевизионные программы являются культурными артефактами и их нельзя отождествлять с другими продаваемыми товарами. Из этого следует, что принцип культурного исключения должен применяться и к аудиовизуальному сектору, который официально представляется как центр европейской культурной и демократической жизни»[113].
112