Потом отец перетянул диван. Все стало еще лучше.
Один раз в воскресенье отец прилег на диван. Сложил руки на животе. Я подошел и поцеловал ему руку. Его худые корявые пальцы. Мне захотелось сказать ему спасибо. Сам не знаю, за что. Но я просто поцеловал ему руку. От его рук, от его пальцев пахло дегтем и железом. Терпкий дегтярный дух мешался с кислым запахом железа.
Отец отдернул руку и сказал: “Ты что? Что я тебе, поп? Или покойник?”.
Мне стало обидно.
Но я не мог удержаться. Я еще много раз целовал ему руки, когда он дремал после обеда. Ведь он работал на нас. Даром работал, если честно все рассмотреть, с точки зрения экономической науки. Он нам давал все — а мы ему что? Правда, я старался ему помогать. Вертелся сзади, когда он работал. Он протянет руку, пошарит вокруг, я сразу: “Что ты ищешь? Что тебе подать?”. Но он меня отгонял. Он говорил: “Ничего не ищу! Ничего не надо! Иди книжки читай, учись! А то сапожником будешь, как я”.
Я думал — почему он любит маму, а на меня все время злится? Почему он меня не любит? Я хотел, чтоб он меня любил.
— Да, — повторил я. — Вот такое у нас с тобой общее классовое происхождение. Невысокое. А сейчас спать пора.
— Ничего! — сказал Дофин. — В России победит революция, и ты станешь премьер-министром!
— Революция будет мировая, — сказал я. — Что это значит? Это значит, я буду премьер-министром России, а ты — канцлером Германии. А пока — спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — сказал он, встал, придерживая полотенце на бедрах, и вышел.
Мы с ним много разговаривали.
Дома по вечерам и на кружке.
Он был умный и, как бы это сказать, тянущийся. И, представьте себе, довольно начитанный. Он даже читал Достоевского! Вот у нас как-то зашел разговор о жертвах будущей революции. Как ни странно, этот вопрос очень нас всех беспокоил. Хотя чего тут странного: мы готовились совершить революцию во имя добра, уж простите столь напыщенные речи, да — именно так! — во имя торжества добра, и не хотели, чтобы погибали невинные.
Речь зашла сначала о буржуазии. О том, что предстоит сломить ее сопротивление. И более того — буржуазию придется ликвидировать как класс.
— То есть… — Дофин взмахнул рукой, ребром ладони чиркнув по воздуху.
— Нет! — резко возразил я. — Как класс, а не как биологическую сущность, неужели ты не видишь разницы? Уничтожение буржуазии как класса — вовсе не означает уничтожение буржуа как людей.
— Но не все так просто, — вдруг перебил меня Леон Троцкий, который до этого момента молчал, поглядывая в окно. — Все начнется после победы революции. Победить, захватить власть — это нетрудно.
— Ну уж! — сказал кто-то из дальнего угла комнаты. — Отчего ж вы не захватили власть в пятом году?
Леон гневно сверкнул своим пенсне:
— Оттого, что мы думали о жертвах! У нас была возможность развязать по-настоящему массовый беспощадный террор, но мы на это не пошли! Потому что погибли бы ни в чем не повинные люди. Обыватели! Прохожие на улицах! Те же рабочие!
— Да! — громко сказал Дофин; мне уже не в первый раз казалось, что он как бы отвечает на мои мысли. — Одна бессмысленная жертва может все перечеркнуть. Дело Дрейфуса тому пример.
Конечно, Дофин поступил бестактно, перебив Леона.
Но Леон продолжал говорить, как будто это он сам сказал про Дрейфуса.
— Да, дело Дрейфуса тому пример, — задумчиво сказал Леон. — В конце концов, в основе всех мировых трагедий лежит трагедия человека. Не человека вообще, а данного конкретного человека.
Я сказал:
— Верно. Гибнут не страны и народы, гибнут данные конкретные люди. Этих людей страшно жалко. Но…
— Что — но? — пожал плечами Леон.
— Но трагедия одного человека не должна стать трагедией всего народа, — сказал я. — А трагедия народа — трагедией всего человечества.
— То есть во имя счастья человечества можно уничтожить целый народ? — снова очень громко спросил Дофин.
Леон откашлялся:
— У нас новый участник? — и повернулся к нему.
Дело в том, что Леона не было на заседании, когда я первый раз привел Дофина на кружок. Ага! Значит, это было во второй раз. Леон вообще-то редко пропускал занятия. Чтобы два раза подряд — такого быть не могло.
— Да, — сказал я. — Рекомендую: молодой австрийский социалист. Партийная кличка Дофин.
— В розыске? Под надзором полиции? Или убежал из тюрьмы? — отчасти уважительно спросил Леон. Кажется, он даже привстал.