— Прощайте, товарищ лейтенант, — сказал я.
После этого разговора я почувствовал себя физически грязным. Вроде бы я ничего такого особенно подлого не сказал. Ну, про “врага партии и народа”. Во внутренних самооправданиях это могло сойти за цитату из газетной статьи. Лейтенант был приятным человеком. Но все равно. Гадость. Липкая, потная, пугливая гадость. Хотелось вымыться с мылом, с головы до ног.
Весело насвистывая, я поднялся на свой третий этаж. Дверь в мою квартиру была опечатана. То есть заклеена неширокой бумажной лентой с печатью. Ключи у меня были в кармане. Я сорвал эту бумажку, отпер дверь, вошел в квартиру, разделся догола прямо в прихожей и пошел в ванную.
Воды не было. Текла жалкая струйка, потом и она перестала. Кап-кап-кап.
Я набрал эти капли в ладонь и смыл пот со лба. Протер подмышки. Постарался намочить — вернее, слегка увлажнить — полотенце. Прошло минут пять. Полотенце стало немножко сырым. Обтер этим полотенцем все тело. Стало чуточку легче.
Пока рабочий день не кончился, я пошел в квартирное бюро.
Я знал, что в этом бюро были страшно злы на меня, а также на полицию безопасности, потому что за эти полгода они не имели права ни сдавать квартиру, ни требовать с меня денег. Таковы правила. Ведь я не был осужден, я был просто “изъят полицией безопасности” — такое письмо они получили. Изъят, и все тут. Полиция безопасности не любит говорить лишнего. И болтунов тоже не любит. “Изъят” — какое хорошее слово.
Все это мне рассказал помощник товарища лейтенанта, который провожал меня на склад и искал мешок с моими вещами. Он сказал: “В бюро будут на вас шипеть и ворчать, но вы наплюйте”.
Так оно и оказалось.
Две дамочки-чиновницы из квартирного бюро сначала шипели на меня, а потом принялись ругать власть и особенно полицию безопасности: “Делать им нечего, стукачи проклятые, совсем довели до ручки”. Они объяснили мне, что получают зарплату из денег, которые вносят квартиросъемщики. На всякий случай я хмыкнул вроде бы сочувственно, но разговора не поддержал. Они покосились на меня и замолчали. Одна была в юбочке с разрезами, коротко стриженная, с белой крашеной челкой, ей было хорошо за тридцать, может быть, даже ближе к сорока, но готов спорить, что подруги ей говорили: ах, тебе не дашь больше двадцати пяти! — и она была счастлива это слышать три раза в день. Вторая была с седой завивкой, в синем почти мужском пиджаке с большой брошкой в виде попугая. “Справку!” — сказала старшая.
Я показал им справку. Никаких сантиментов типа “освобожден ввиду отсутствия состава преступления”. Просто: “Настоящим подтверждается, что гражданин Адольф Гитлер с 3 марта 1938 года более не находится в распоряжении Государственной Службы Безопасности”. Умели они нагонять туманный ужас такими вот мелкими штришками.
“Вы знаете, в квартире нет воды”, — сказал я. “Что? Вы уже были в квартире? — строго сказала старшая. — Надо было прийти к нам, мы бы позвонили в полицию безопасности, и все втроем — полицейский, я и вы — мы бы распечатали квартиру. Таковы правила!” — “И что теперь?” — “Теперь уже делать нечего! — младшая смотрела на меня глазками-звездочками: кукольные голубые кружочки посреди растопыренных ресничек. — Придется вас простить. Распишитесь вот тут. И вот тут. Вот корешок квитанции, это вам. А вы правда архитектор из Вены?” Откуда она это знает? Да очень просто, увидела в договоре найма, вот он перед ней. “Правда, барышня, правда” — “Ой, как приятно, когда тебя называют барышней! Это так по-венски, так по-австрийски, просто прелесть! А то мы тут все товарищи, товарищи, товарищи! Правда, товарищ Браун?”
Товарищ Браун потрогала своего золоченого попугая на лацкане и промолчала.
Смешно, что у нее тоже была фамилия Браун, как у моей квартирной хозяйки в Вене. У той, которую я неизвестно почему вспоминал, валяясь на койке в одиночке.
Конечно, они были совсем не похожи. Хотя “моя”, так сказать, госпожа Браун — моя квартирная хозяйка — сейчас, наверное, выглядит не лучше. Двадцать пять лет прошло. Четверть века. Страшно подумать. Совсем старуха, наверное. Хотя я за четверть века вроде бы особенно не изменился. Бедные женщины.
“И у меня фамилия Браун!” — сказала младшая.
Хорошо еще, что не Мюллер, подумал я.
“А архитектором стать трудно?”
“Нет, нетрудно. Даже очень легко, дорогая барышня!” — “Ах, не может быть! Неправда! Зачем вы надо мной смеетесь?” — “Ничуть, дорогая барышня! Готов вам это доказать, вот прямо сегодня, сейчас же. Ваш рабочий день заканчивается через три минуты. Приглашаю вас посетить мое холостое убежище. Я вам все объясню про архитектуру. Клянусь, вам очень понравится. У меня скромно, но уютно”. “Что?! Как вам не стыдно! — она топнула ножкой и тряхнула челкой. — Я замужем! У меня двое детей!” “Зачем же вы позволили называть себя барышней? — засмеялся я. — Сразу бы сказали: я замужняя женщина, а вовсе не барышня”.