Николай Александрович Добролюбов
Журналы, газеты и публика. Сочинение А. Надеждина
СПб., 1859
В настоящее время, когда{1} все так довольны, когда Шамиль взят{2}, Булгарин умер, г. Ефим Дымман каждый день снова публикует о своей науке жизни{3}, – в настоящее время мы вдруг получили «реприманд неожиданный»: {4} г. Надеждин издал книжку, в которой сделал начальническую нотацию всей литературе и к которой прибавил следующий постскриптум:
P. S. До сих пор публика не возвышала, кажется, против редакторов своего голоса, платила им деньги, верила и ждала, и это едва ли не первая гласная оппозиция против господ, вообразивших себя чем-то похожим на великих инквизиторов, не признававших ничьего суда над собой.
Пусть теперь гг. Ж(ж)урналисты примут к сведению, что прошла пора их странной безответности и настала для них пора гласности (стр. 73).
Как видите, дело очень серьезное: г. Надеждин желает путем гласности достигнуть того, чтобы публика не платила денег издателям журналов!.. Желание это принадлежит, конечно, к разряду тех, которыми нельзя особенно гордиться; но в г. Надеждине оно оправдывается его собственным намерением издавать периодически книжки «в высшей степени интересные и дешевые». Так по крайней мере сам он говорит в заключении «своей книги»:
Конец этой книжки (приведенный нами выше) ясно говорит читателю, что она служит только передовою последующих. Благодаря Ж(ж)урналы и Г(г)азеты (за что он их так честит прописными буквами?), сотрудников у меня много в разных концах земли русской, – за материалами, конечно, дело не станет, и могу ручаться, что следующие книжки будут интересны, любопытны и разнообразны в высшей степени.
Нет сомнения и в том, что они будут доведены до возможной (еще бы до невозможной!) дешевизны, что постараюсь доказать следующей второй книжкой, которая выйдет не позже октября{5}.
Так вот в чем дело: г. Надеждину не нравится, что публика верит и платит деньги журналистам, и он хочет, чтобы она верила и платила деньги ему. «Пожалуйте, говорит, ко мне: у меня выбор предметов в высшей степени интересных, любопытных и разнообразных!.. У меня книжки доведены до возможной дешевизны! А все прочие – это что такое!.. Только деньги с вас берут, а сами никуда не годятся!..» Опасный человек этот г. Надеждин: ни малейшей аттенции [1] к литераторам не имеет! Вообразил, что в литературе все дело заключается в усвоении тактики Щукина двора{6}, и вызывает журналистов публично состязаться с ним… Ну, не афронт ли это?
И ведь в какое положение ставит он всех литераторов и журналистов: вызывает всех опровергать его, – хочу, говорит, дельной и беспристрастной критики, – а опровергать-то у него нечего, для критики-то и предмета нет! Что тут прикажете делать? Он себя оградил: прочтет нашу рецензию и скажет, что мы только площадным образом поглумились, а мнений его не опровергли, потому что не могли опровергнуть… Вот и покажется, что вся правда на его стороне. Но что же нам делать-то, посудите: г. Надеждин исписал 75 страниц и не представил ни одного факта, не разобрал ни одного литературного явления и упомянул только два имени – Григоровича и Тургенева. О них он сказал очень горячо и витиевато, что недоволен «Переселенцами» и «Дворянским гнездом»: мнение о «Переселенцах» еще попытался оправдать несколькими общими фразами, а о «Дворянском гнезде» просто повторил несколько раз, что не нравится, нехорошо, неудовлетворительно, не так бы надобно, – да и все тут. Не хочется делать выписку, но если попадется вам брошюрка г. Надеждина, – раскройте 68-ю страницу, и вы увидите, что мы говорим правду…{7}
За исключением же этих двух романов, г. Надеждин ничего не называет и с начала до конца разражается только повальною бранью на русскую литературу. «Она, видите ли, ничего не сделала и не делает, – а только надувает публику и правительство!» Фактов никаких на это не представляется, но прямой смысл обвинения не подлежит сомнению… Что же тут делать литераторам и журналистам? Мы думаем: заявить обвинение г. Надеждина перед публикой, так как он на всю литературу нападает от лица публики. Пусть же публика и рассудит между литераторами и г. Надеждиным, который взялся быть их бичом и грозою. Журналистам этот суд давно известен, хотя г. Надеждин и уверяет, что до сих пор гласность не смела коснуться их. Помилуйте – стоит вспомнить г. Байбороду, г. Громеку, «Литературный протест», историю «Ласточки» и «Северного цветка», заметки против «Инвалида» и «Орла»{8}, и пр. и пр. Если уж где малейший скандалец, и даже просто промах выводится на свежую воду, так это именно в журнальном мире. Литератор и журналист счел бы низостью последней степени всякое покушение похлопотать о ненапечатании статейки против него… Сделайте милость, пишите и печатайте: ответ найдется, и публика всегда рассудит правого.
2
25 августа 1859 г. руководитель освободительного движения горцев Шамиль вместе со своими мюридами был осажден в ауле Гуниб, а 26 августа того же года сдался в плен.
3
О книге Е. Дыммана «Наука жизни, или Как молодому человеку жить на свете» см. статью Добролюбова «Новый кодекс русской практической мудрости» в наст. т.
7
На этой странице Надегндин уверял, что «публика осталась недовольна своим любимцем, заговорила не в пользу аристократа-писателя» (?!), «не признала «Дворянское гнездо» образцовым произведением».
8
Добролюбов приводит факты журнальной полемики конца 50-х гг. Байборода (псевдоним М. Н. Каткова, П. М. Леонтьева и Ф. М. Дмитриева) печатался в «Русском вестнике», С. С. Громека – публицист «Отечественных записок»; «литературный протест» против «Иллюстрации» опубликован в