Стас то сидел на неудобном, слишком узком для его грузного тела стуле, то бродил от стены к стене, засунув руки в карманы брюк, то стоял у окна с решеткой, хмуро разглядывая сквозь пыльное стекло безлюдные задворки в грязных сугробах.
«В таком положении, в каком оказался я, время останавливается, — сочинялся в его уме текст будущего репортажа. — И что примечательно?
Человеку не предъявлено никаких обвинений, а он уже чувствует необходимость оправдываться.
Поневоле позавидуешь преступнику, который знает, за что его взяли. А о чем думать законопослушному гражданину?»
А в самом деле — о чем?
«Вот о чем — о том, где он мог преступить или преступил закон. Какой простор для воображения! А есть ли в России человек, который хотя бы раз не преступил закон? Кто этот человек? Предприниматель? Чиновник? Торговец? Учитель? Врач? Судья? Милиционер? Даже президент России. Да, даже президент! Посади его под замок — на сколько лет строгого режима он припомнит своих деяний?»
«Нет, про президента не стоит, — поправился Стас. — Попов не пропустит. Лучше так: даже простой работяга. Покажите мне работягу, который ни разу ничего не украл с родного завода!»
Да, так лучше.
«Странно, но водворение человека в одиночную камеру не изолирует его от внешнего мира, а напротив — разрушает преграду, отделяющую его от других людей, заставляет почувствовать, что он — один из. Да, всего лишь один из. И с ним может случиться то же, о чем он читает в газетах, видит по телевизору, но не соотносит с собой: он может стать жертвой царящего в обществе произвола. Произвола милиции. Произвола чиновников. Произвола преступников, которые при попустительстве наших доблестных генералов, занятых строительством собственных дач, при попустительстве неизвестно чем занятых спецслужб, при попустительстве насквозь коррумпированной милиции уже захватывают концертные залы в центре Москвы и пытаются диктовать свою волю президенту России!»
Вот так, козлы!
Теперь нужен поворот.
«И в этом смысле журналист — вовсе не исключение. Убийство тележурналиста Влада Листьева, убийство корреспондента „Московского комсомольца“ Дмитрия Холодова, „случайная“ авиакатастрофа, унесшая жизнь блистательного журналиста Артема Боровика, — об этом знают все. Но кто знает, сколько журналистов погибло в таких же „случайных“ дорожно-транспортных происшествиях, стало „случайными“ жертвами пьяных или обкуренных отморозков? Кто задумывался о судьбе одного из самых уважаемых российских журналистов Александра Павловича Вознюка…»
Нет, не нужно о Вознюке, остановил себя Стас. Не нужно о нем, ни к чему. Даже думать о нем не нужно. Но продолжалось думать.
Само.
В ставшей почти легендарной истории о том, как Стас Шинкарев, восемнадцатилетний мальчишка из Тулы, проработавший после школы полгода в заводской многотиражке, стал специальным корреспондентом престижного «Московского комсомольца», правдой было почти все. Да, он пробился к главному редактору и заявил, что чувствует в себе силы заменить Дмитрия Холодова. Да, главный его послал. Да, две недели Стас с утра до окончания рабочего дня торчал возле редакции (хотя ночевал не на вокзалах, а в Черемушках, в квартире отца), а вечерами слонялся по Центральному дому журналиста, куда проникал за полтинник швейцару, пил кофе в баре, прислушивался к разговорам, думая с тоской, станет ли он когда-нибудь здесь своим. Утром он снова был на своем посту.
Да, в конце концов главный сдался и отправил его в командировку в Чечню.
Но произошло это не просто так. При разговоре с главным редактором «Московского комсомольца» в кабинете присутствовал человек, на которого Стас не обратил внимания. Было ему лет пятьдесят. Нервное испитое лицо, слегка искривленный, как у многих бывших боксеров, нос. Джинсы, кроссовки, потрепанная кожаная куртка из турецкого ширпотреба. Но держался в кабинете свободно, сидел, небрежно развалясь в кресле. Слушая взволнованную речь Стаса, молча усмехался и покачивал головой. Потом Стас видел его пару раз входящим в редакцию «МК» и выходящим из редакции. А в конце второй недели встретил в ЦДЖ. Дом закрывался. Вместе с толпой крепко поддатых шумных журналистов Стас вышел во дворик и сел на скамейку возле чугунной решетки, отделявшей ЦДЖ от Никитского бульвара. Начал накрапывать тоскливый мартовский дождь.
Настроение у Стаса было подстать погоде. С чувством безнадежности он решал, пора ему возвращаться в постылую Тулу или стоит еще пару дней подежурить возле «Московского комсомольца». Рядом плюхнулся этот человек, спьяну закурил сигарету не тем концом, выматерился, мутно посмотрел на Стаса и спросил:
— Знаешь меня?
— Нет, — сказал Стас.
— Я Вознюк. Поймай мне, сынок, такси.
Имя это ничего не говорило Стасу, но он все же пошел и договорился с частником на «жигуле», не понимая, зачем ему это нужно. Но впереди ждала пустая одинокая ночь, а этот пьянчуга был из того круга, к которому страстно, всей душой хотел принадлежать Стас.
Разглядев Вознюка, водитель взбунтовался:
— Он же бухой! Не повезу! Выгружай к такой матери!
— Поеду с ним, — успокоил его Стас.
— На Нагорную! — распорядился Вознюк и отрубился.
Приехали на Нагорную. Вознюк упорно не желал пробуждаться. Пришлось везти его к себе в Черемушки. Это было совсем глупо, но не выбрасывать же человека на улицу, в дождь. Однажды Стас с матерью полночи искал загулявшего отца и нашел его на помойке. С того дня мать смертельно возненавидела собутыльников отца, которые бросили его, не доведя до дома. И хотя Стас не только не пил с Вознюком, но и вообще не знал его, оказаться объектом чьей-то лютой ненависти было как-то неуютно.
Утром Вознюк спросил:
— Я где?
— В вытрезвителе, — буркнул Стас.
— Ты кто?
— Санитар!
— Сгоняй, сынок, за бутылкой.
— Ага, бегу. Вы мне, между прочим, должны двести рублей за машину.
Вознюк страдальчески поморщился:
— Не думаю, что у меня есть рубли. Нет, не думаю.
— А я в этом почему-то не сомневался, — ехидно заметил Стас. С тем, что эти двести рублей выброшены на ветер, он уже смирился. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. И теперь хотел только одного: поскорей спровадить этого алкаша.
Вознюк порылся в кармане куртки и вывалил на стол смятый комок долларов.
— Я же говорил — нет рублей, — с удовлетворением от того, что оказался прав, сообщил он. — Возьми из этих.
Трясущейся рукой он отделил от комка стодолларовую купюру, а остальные сунул в карман.
— Водку бери кристалловскую, другой не бери. Давай, сынок, быстро-быстро!
Вид долларов настолько поразил Стаса не количеством, а самим фактом их наличия, что он послушно сходил в магазин, купил бутылку «Привета» и ветчины на закуску. От закуски Вознюк пренебрежительно отмахнулся:
— Баловство это. Наливай. Сто двадцать пять, сразу больше нельзя. Во избежание несдержания.
— Во избежание чего? — не понял Стас.
— Блевоты, сынок.
С мучительным содроганием пропихнув в себя водку, он выждал ее живительного прихода, закурил и кивнул:
— Теперь вспомнил, где я тебя видел. В «Комсомольце». Давай, рассказывай, что у тебя за проблемы. Только не говори, что хочешь занять место Холодова.
Выслушав Стаса, Вознюк неодобрительно покачал головой:
— Тянет вас на огонь! Димка таким же был. Прославиться мечтал. Прославился. Ладно, сынок, посмотрим, что можно для тебя сделать. А сейчас поеду. Завтра сиди дома, от телефона не отходи. Не провожай, сам доберусь.
Весь следующий день Стас просидел у телефона, ни на что не рассчитывая.
Звонок раздался к вечеру, в начале шестого. Секретарша сообщила, что главный редактор «Московского комсомольца» ждет господина Шинкарева завтра в четырнадцать тридцать. Пропуск для господина Шинкарева заказан.
Ровно в половине третьего он был допущен в кабинет. Там уже сидел Вознюк. Главный скептически осмотрел Стаса и произнес фразы, которые переломили жизнь Стаса надвое:
— Достал ты меня, парень. Есть только один способ от тебя отвязаться. Послать в Чечню, чтобы там тебя пристрелили. Полетишь?
Стас поспешно закивал:
— Да, да!
— Ну, смотри. Это твой выбор, не мой. Иди оформляй командировку.
Через месяц в «Московском комсомольце» в трех номерах подряд были опубликованы репортажи из Грозного специального корреспондента «МК» С. Шинкарева.
— Писать умеешь, — оценил их Вознюк. — Думать — нет. Ничего, научу.
Это было предложение сотрудничества. Стас не задумываясь его принял.
Он уже знал, кто такой Вознюк. Он был хорошо известен всей журналистской Москве еще с советских времен, и среди профессионалов пользовался авторитетом не меньшим, чем знаменитые в ту пору Анатолий Аграновский или Аркадий Сахнин. За пьянку его изгоняли едва ли не из всех московских редакций, но тем не менее привечали и посылали в дорогие дальние командировки. Случалось, он пропивал командировочные и никуда не ехал. Но когда ехал и привозил материал, это всегда было нечто, заставлявшее о себе говорить. Правда, чем-то значительным это казалось лишь в доперестроечные и перестроечные времена с их эвфемизмами и аллюзиями. Но Вознюк не оказался за бортом и в постсоветскую пору, когда жеманные «плюрализм мнений» и «гласность» превратились в свободу слова. Его талант унюхивать своим кривым носом острые темы в новые времена оказался востребованным в полной мере.
Он принадлежал к той редкой и особенно ценимой категории журналистов, на которых держатся все серьезные издания: задумщики, генераторы идей.
Хорошую идею может реализовать любой приличный нештатник. Но родить идею, найти острый поворот темы — для этого нужны люди с мозгами особого склада.
Как правило, сами задумщики редко умеют воплощать свои идеи в ярком очерке или статье. Вознюк умел. Но помимо пристрастия к пьяным застольям, он обладал еще одним качеством, которое мешало ему занять место рядом с Аграновским и Сахниным. Он был ленив, а с возрастом стал еще ленивее. Он даже на компьютере не научился работать. Для него собирать материал, сидеть в библиотеках или таскаться по учреждениям, вылавливая нужные крохи информации, было нож острый. А Стасу упорства и мобильности было не занимать. На этом они и сошлись.
Стас надеялся, что после репортажей из Чечни его возьмут в штат «Московского комсомольца». Но взяли его только после следующей публикации, прогремевшей на всю Москву. Это была расшифровка телефонного разговора высокопоставленного чиновника президентской администрации с неназванным, но легко узнаваемым олигархом. Сенсационность была не в предмете разговора, а в его тоне и таком количестве мата, что статья наполовину состояла из многоточий. Она называлась: «Мурло». Расшифровку и аудиокассету дал Стасу Вознюк. Стас был поражен.
— Это ваш материал, — попытался отказаться он.
— Все в порядке, сынок, — развеял его сомнения Вознюк. — Слава интересует меня исключительно в денежном эквиваленте. Мне имя не нужно. Имя нужно тебе. Такое, чтобы все вздрагивали и вытягивались по стройке «смирно».
Жизнь круто переменилась. Появились деньги. Не только из-за гонораров и приличной зарплаты спецкора «Московского комсомольца». Стас с изумлением понял, что гораздо больше можно зарабатывать на статьях, которые не публиковались.
По указаниям Вознюка Стас собирал материал, не всегда даже понимая конечную цель, Вознюк писал или диктовал Стасу статью, иногда всего в три-четыре страницы. Стас наводил на нее стилистический лоск, статью перепечатывали на «собаке» — редакционном бланке «Московского комсомольца», Стас ставил свое имя и отвозил материал руководителю той организации или банковской структуры, о которой шла речь. На консультацию. В Центральный дом журналиста, где в пивбаре поджидал его Вознюк, он возвращался без статьи, но с пачкой «зеленых». Иногда — толстой, до десяти тысяч долларов. Бабки Вознюк честно делил на три части. Треть брал себе, треть отдавал Стасу, а треть откладывал:
— За информацию нужно платить.
Кто поставляет ему информацию, Вознюк не говорил, но Стас догадывался.
На него работал очень опытный хакер, а расшифровки приватных телефонных переговоров продавал ему кто-то из ФАПСИ или какая-то из глубоко законспирированных частных фирм, ведущих глобальную прослушку для солидных клиентов.
Все закончилось неожиданно, страшно. Последний материал о махинациях в сотни миллионов долларов в нефтяной компании «Сиб-ойл», одной из самых крупных в России, Вознюк готовил долго, почти полгода. На этот раз консультировать статью к президенту компании он отправился сам. Стас ждал его дома. Вознюк приехал вечером — совершенно трезвый и словно бы изможденный. В руках у него был полиэтиленовый пакет. Он бросил его Стасу:
— Твоя доля.
В пакете было пятьдесят тысяч долларов. Вознюк снисходительно полюбовался ошеломлением, отразившемся на лице Стаса, и подмигнул:
— Это аванс. На днях будет еще. Жди звонка.
— Примите? — предложил Стас, специально для соавтора державший в холодильнике бутылку кристалловской водки.
— Обязательно, — кивнул Вознюк. — В свое время. Запомни, сынок: никогда не путай дело с удовольствием. И всегда различай, что удовольствие, а что дело. А теперь вызови такси. Поеду спать, завтра мне нужна свежая голова.
Он уехал. Звонка не было ни на следующий день, ни на второй, ни на третий. Телефон Вознюка не отвечал. Стас поехал к нему на Нагорную. Квартира была опечатана. Старуха, соседка Вознюка по лестничной клетке, сказала, что Александр Павлович преставился, царство ему небесное.
Стас похолодел:
— Как — преставился?!
— Помер, милок, помер. Пришел пьяный, открыл газ, все конфорки, а зажечь не зажег. Заснул, сердешный.
— Когда?
— Аккурат третьего дня…