Сергей Иванович открыл один из кабинетов и пригласил: проходите! Павел Дмитриевич вошел и осмотрелся — глазу не за что было зацепиться — сугубо канцелярская, деловая, в то же время — скромная, можно даже сказать, аскетическая обстановка: письменный стол под зеленым сукном, на нем — большая настольная лампа, стулья вдоль стены, а в глубине — какие-то шкафы с папками и массивный серый металлический сейф. Очевидно, это был одна из тех кабинетов, где сотрудники госбезопасности общались со своими клиентами.
Все разговоры здесь велись, разумеется, доверительно, приватно, с глазу на глаз, но можно не сомневаться — они тщательно фиксировались, чтобы потом можно было их еще раз внимательно прослушать и проанализировать. Внешности товарища Серегина как заметил Павел Дмитриевич, очень соответствовала обстановке кабинета (или же наоборот, обстановка — внешности): абсолютно стандартная, бесцветная, безликая, что называется, не запоминающаяся. Очевидно, это диктовалось определенными профессиональными соображениями и требованиями.
Сергей Иванович показал своему гостю на кресло возле стола — садитесь, молодой человек, поговорим! Он, очевидно, полагал, что клиент уже полностью дозрел и сейчас запоет сам. Но Павел Дмитриевич упорно молчал. Серегин не спеша включил настольную лампу, кому-то позвонил по телефону и минуты две общался с неизвестным собеседником. Отвечал очень коротко, в основном междометиями типа «угу», «ага» или же отдельными словами вроде «есть», «понял», «сделаю». Закончив беседу, посмотрел из-под нахмуренных бровей на своего визави («Ну, ты уже готов говорить?»), потом достал из сейфа какие-то бумаги, пару раз переложил туда-сюда ручки и карандаши на столе и еще раз взглянул на Павла Дмитриевича («Давай, колись, колись, я жду!»). Но гость по-прежнему сидел неподвижно и молчал, как рыба.
«Пусть он сам начнет разговор, — сразу же решил про себя Павел Дмитриевич. — Нечего тут в психологические игры со мной играть, проверять, у кого нервы прочнее! Знаем мы эти ваши приемчики, читали соответствующую литературу!»
Наконец хозяин кабинета не выдержал и чуть усмехнулся:
— Вы, похоже, совсем не волнуетесь?
Павел Дмитриевич пожал плечами: не чувствую за сбой никакой вины, вот и не волнуюсь. А причину вызова вы мне сами сейчас скажете. Гадать не буду, смыла не имеет… Сергей Иванович кивнул — правильная позиция: честному советскому человеку скрывать от органов действительно нечего. И только после этого перешел к делу: оказалось, вызов был связан с Марком Абрамовичем (кто бы мог подумать!).
Перед самой Олимпиадой власти решили избавиться не только от нежелательных асоциальных элементов (уголовников, тунеядцев, дебоширов, пьяниц и т. д.), но также от всех спекулянтов и фарцовщиков. Вымести всю грязь, как сказать, железной метлой.
Но под раздачу случайно попали и совершенно безобидные книжники — их тоже посчитали людьми, получающими нетрудовые доходы. Не спас их первопечатник Иван Федоров, за чьим памятником они так свободно себя чувствовали… Решили на всякий случай их тоже прошерстить и проверить. Взяли по-тихому и доставили на Лубянку (благо, совсем рядом) для тихой, доверительной беседы.
При проверке содержимого сумок, «дипломатов» и портфелей доставленных (обязательная процедура в таком учреждении) у Марка Абрамовича неожиданно обнаружили брошюру со стихами Гумилева. А надо вам сказать, что Николай Степанович бы запрещен к изданию в Советском Союзе, поскольку, как известно, был не только известным поэтом, но и царским офицером, а главное — участником контрреволюционного заговора в Петрограде. За что он и был в августе 1921-м году арестован, а потом и расстрелян большевиками. Не посмотрели, что Гумилев — один из лучших, талантливейших поэтов Серебряного века, поставили к стенке… А стихи его на всякий случай запретили, хотя в них ничего такого против Советской власти не было.
Эта брошюра, естественно, вызвала подозрение у одного из бдительных сотрудников: хотя она и издана задолго до революции, но все-таки — запрещенный поэт… И он поинтересовался у Марка Абрамовича, где тот ее приобрел. Напуганный до полусмерти старый книжник, само собой, не стал запираться и мгновенно выдал Павла Дмитриевича (то есть — Пашку Матвеева, конечно). А дальше все было лишь делом техники: нашли такого ученика среди московских школьников, выяснили номер телефона, позвонили, пригласили на беседу. И вот он уже сидит перед ясным очами товарища Серегина…