Эти бесстрашные девушки во время Великой Отечественной войны наводили настоящий ужас на гитлеровцев: ночью незаметно, на самой низкой высоте подкрадывались к окопам на своих легких У-2 и безжалостно уничтожали вражеские позиции, громили укрепления, ровняли с землей ДОТы и ДЗОТы, убивали и калечили немецких солдат. Короче, сеяли повсюду смерть и разрушение. Этих девушек фашисты страшно боялись и даже прозвали «ночными ведьмами». И еще они доставляли нашим бойцам оружие, еду, боеприпасы, вывозили раненых, вели разведку и т. д. и т. п. Поэтому многие из этих отважных летчиц были награждены военными орденами и медалями, а двадцать три человека стали Героями Советского Союза…
Статья очень понравилась Вите Попову, он взял ее практически без редактирования. К тому же Паша принес из музея (разумеется, с разрешения директрисы школы) редкие, ценные фотографии, которые весьма украсили газетный материал. В результате под него отдали почти половину полосы — очень много для молодого, только начинающего писать журналиста. Да еще и не журналиста — простого внештатного корреспондента, внешкора. И еще сделали вынос на первую полосу — что вообще считалось очень большой удачей…
В начале декабря Паша приехал в редакцию «Комсомолки» за гонораром. Хотя за две статьи накапала и не такая уж большая сумма (всего-то четыре рубля с копейками), но все равно — очень приятно. Ведь его материалы — это не только признание его журналистских заслуг, таланта и умения писать, но и допуск к вступительным экзаменам в МГУ. А это самое важное.
Очередь в кассу оказалась довольно длинной: людей много, а работало всего одно окошко. Каждый называл свою фамилию, отдел, где работает, показывал удостоверение, и тогда кассирша лезла в списки сотрудников, смотрела длинную «простынь». Таких списков у нее было несколько — для штатных, внештатных и «одноразовых» работников — тех, кто получал деньги всего за один материал. Находила фамилию, давала расписаться и лишь после этого отсчитывала рубли и копейки. Многие, как заметил Паша, оставляли мелочь в кассе на тарелочке — женщинам из бухгалтерии на чай, сахар и пряники, это считалось хорошим тоном. Но были и такие, кто забирал все монетки без остатка, до копейки.
Паша со вздохом подумал об удобных банковских карточках, на которые ему стали перечислять зарплату уже в конце девяностых. Можно было совсем не стоять в длиннющей очереди, не терять времени, а подойти к банкомату попозже и спокойно снять нужную сумму. Если, конечно, тебе не требуется срочно бежать в ближайший магазин, чтобы отметить с коллегами очередную зарплату. Да и долги он старался раздавать сразу же, в день получки, чтобы не висели неприятным грузом…
…Очередь медленно, но верно, продвигалась вперед, и тут Паша заметил в ее середине… самого себя: молодого и почти что красивого Пашку Мальцеве. Который тоже стоял у стеночки, ждал своей очереди и попутно непринужденно болтал с какой-то девушкой. Паша напряг память и вспомнил: точно, он же на третьем курсе проходил в «Комсомолке» практику! Правда, в другом отделе — рабочей и колхозной молодежи (попал при распределении). Хотел в отдел спорта (в крайней случае — международный), но куратор курса, мерзкий Виталий Иосифович, имевший на него очень большой зуб, подло отомстил, подгадил с практикой…
А всё вышло из-за того, что на одной из лекций он просто заснул… И лектор вдруг с изумлением обнаружил, что студент Мальцев не конспектирует, как положено, новый материал, а нагло дрыхнет, подперев рукой щеку и опустившись пониже на скамеечке. И спит, гад, кемарит себе самым наглым образом… А лекция была непростая, по истории КПСС, и читал ее сам секретарь партбюро курса Степан Давыдович Марченко. Человек строгий и даже в чем-то суровый. Старый, проверенный партийный товарищ, формалист и начетчик, и его опасался даже сам декан факультета…
Читал, правда, он откровенно плохо: тупо бубнил что-то по бумажке, да и тема была предельно скучной: какой-то там давнишний съезд КПСС. Паша накануне, в воскресенье, ходил на день рождения своего лучшего университетского друга Славки, ну и, само собой, погуляли там неплохо… На полную, что называется, катушку. Вернулся он домой очень поздно и изрядно подшафе, а утром надо было вставать рано, в семь часов — к девяти следовало быть уже на занятиях. И прогулять первую лекцию никак не представлялось возможным — как раз история КПСС, а на ней присутствие студентов считалось строго обязательным (посещаемость часто проверял сам куратор курса),
Пашка кое-как добрался до универа (страшно хотелось спать и еще ужасно болела с перепоя голова), сел в поточной аудитории на самую дальнюю, заднюю скамью и вскоре заснул. Под нудный бубнеж Степана Давыдовича спалось очень даже хорошо… Но вот беда — начал храпеть. Сначала на странные звуки никто в аудитории не обратил внимания, затем студенты начали тихонько хихикать, а после этого — уже откровенно смеяться. В общем, лекция оказалась сорванной. Степан Давыдович был в страшной гневе — счел такое поведение студента личным для себя оскорблением. Вызвал куратора курса, чтобы зафиксировать позорное поведение Павла Мальцева, и уже Виталий Иосифович предпринял необходимые меры.
Скандал разразился страшный: куратору сильно влетело от Степана Давыдовича по партийной линии (за неправильное воспитание молодежи и отсутствие должного контроля на лекциях), а тот спустил всех собак на бедного Пашку. Ужасно ругался, кричал, грозился даже исключить из числа студентов университета. Мол, срочно учись пользоваться портянками — через неделю тебя уже заберут в армию…
Паша стоял в деканате, низко опустив голову, и молчал: возразить было нечего. Спасло его только то, что он всегда считался очень хорошим студентом, сессии сдавал вовремя и практически без хвостов, к тому же все преподаватели прекрасно знали: лекции Марченко действительно ужасно скучные и занудные, поэтому уснуть на них совсем немудрено… В конце концов, обошлось выговором по факультету. Но Виталий Иосифович затаил на Пашку жуткую обиду, а потом подленько отомстил: распределил на практике в один из самых непрестижных отделов газеты — рабочей и колхозной молодежи.
Но нет худа без добра: он попал туда вместе с Ингой Шелест, однокурсницей (с которой, как заметил Паша, и разговаривал сейчас в очереди он-сам-прежний). И у него с Ингой случился чуть позже даже небольшой роман, который, впрочем, ничем не кончился: Инга хотела прочных, серьезных отношений, а он к ним еще не был готов. Вольная жизнь и радости свободы были для него гораздо дороже и притягательнее прочных семейных уз. И даже регулярного супружеского секса…
Затем, уже в эпоху Перестройки, Инга уехала с родителями на историческую родину, в Израиль, и ее следы затерялись. Скорее всего, она нашла на чужбине свое семейное счастье — девушка была очень неглупая и еще довольно симпатичная, а такие никогда нигде не пропадают и всегда хорошо в жизни устраиваются.
Первым желанием Паши было подойти к самому себе и завязать разговор. А что, это даже было бы забавно… Что там у писателей-фантастов говорится по поводу нежелательности и даже прямого запрета на контакт с самим собой в прошлом или будущем? Сработает ли «эффект бабочки»? Тем более что им было о чем поговорить.
Он мог бы, например, предостеречь себя другого от некоторых необдуманных шагов и глупых поступков, которые совершит в скором будущем и которые изрядно испортят ему жизнь. Но затем Паша подумал: а надо ли? У него теперь не только другое тело, но и, по сути, другая жизнь, и он должен прожитье ее так, чтобы, как сказал писатель Николай Островский, «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» А он прежний, Пашка Мальцев… Пусть живет так, как хочет. Как было и как будет. У каждого — своя судьба и свой путь: одни просто медленно плывут по течению реки (как лист или же ветка), а другие ставят парус и смело идут к своей цели, преодолевая все жизненные преграды, неприятности и вопреки любой бури.
С самого начала, когда он попал в чужое тело, Паша твердо решил: не буду ничего менять в этой действительности. Он не станет никого ни о чем предупреждать: никаких писем генсеку Брежневу и другим членам Политбюро, где говорилось бы о тех страшных потрясениях, которые вскоре ждут страну, ни слова об ошибках Афганистана или трагедии Чернобыля (хотя по поводу последнего, пожалуй, стоит подумать — сколько людей там ни за что потеряли!).