— Да ты предсказательница, — не глядя на младшую, усмехнулась Томари.
Схая сухо сглотнула.
По улице шли люди, их соседи, но уже чужие и безликие. Призраки в поношенных одеждах и телах. Те, кто ещё мог двигаться, но вряд ли мечтать. Хотя ведь зачем-то и они тянулись к тракту, к гусенице, к военным… Последние месяцы караван не останавливался возле деревни, а проверяющие не переворачивали дома вверх дном, чтобы после плюнуть в лицо или расколоть его топором. Владыка выжал селение до последней капли и оставил подыхать.
Горизонт сделался тёмным. Небо на юге заволокли пыльные облака. А потом из них показались кони и транспорт. Фургоны всех мастей и назначений: спальни, кухни, клетки, пыточные, склады, кузни… Некоторые были почти такими же большими, как и крытые повозки Механиков, но слажены из дерева.
За трактом расстилались ободранные до зёрнышка поля. Засуха. Сначала все пеняли на засуху. Видели в ней причину страшного голода. Но Схая уже не была маленькой, отец всё ей объяснил. Засуху они переживали и три года назад, и шесть, и не было тогда всего этого — мертвецов в пыли, хлебных снов. Конец Сытости пришёл, когда увеличили нормы сдачи зерна, а потом и вовсе обязали трудиться на столицу. Иногда Схая представляла это огромное хранилище — бочка, шириною в озеро и высотою в Пик Проклятых, куда ссыпают зерно со всех полей империи.
Большая бочка. Много зерна. Как бы слюной не подавиться.
— Не подходи близко, — сказала Схая сестре.
Гусеница наползла и заспешила прочь, подставляя окраине свой неспокойный бок из дерева, железа, ткани и плоти. Возницы хлестали лошадей, колёса стучали по дороге, точно по диковинному барабану, извлекая из него глухие, кашляющие звуки. Лица солдат закрывали лёгкие шлемы, и никто — так показалось Схае — даже не взглянул в сторону собравшихся вдоль тракта людей. Ни попытался ткнуть копьём, ни хлестнуть проклятием.
Спешат… никогда так не спешили.
В длинных телегах сидели укутанные в тряпьё женщины. Когда одна из подвод миновала перекрёсток с сельской дорогой, из неё полетели серые свёртки.
— Похороните под крестом! — взмолилась женщина с тёмным, как сырой уголь, лицом. Бородатый солдат огрел её палкой по спине.
Тючки упали в траву.
— Вот тебе и дождь из мертвецов, — сказала Томари.
Три девчонки стояли, разинув рты, на обочине, а гусеница спешно проползала мимо. На север.
Солдат в авангарде — лицо в ожогах, левый глаз прикрыт повязкой — размахнулся и чем-то швырнул в зевак. Схая не успела отскочить. Камень не очень больно ударил в живот и упал под ноги. Она опустила глаза.
Около расползающегося сапожка лежало подгнившее яблоко.
Схая подняла его и протянула сестре. Там с благодарной одержимостью вгрызлась в мякоть.
Схая глянула в спину солдата. Тот не оборачивался. Люди стали расходиться. Кто-то остался лежать.
— Эй, — толкнула в бок Томари.
Если попросит укусить, подумала Схая, не дам, и себе не позволю, всё Дицце.
— Я же говорила… — сказала дочь кожевенника, глядя поверх головы Схаи.
У сброшенных с телеги свёртков ползал человек в чёрном платье. На голове мага, точно плешь, сидела лёгкая тёмно-синяя шапочка без прибавки, виски серебрились сединой, длинный прямой нос принюхивался к содержимому тряпиц. Что-то вынюхал. Коряга стянул перчатку и сунул пальцы под ткань. Затем подхватил тючок, выпрямился, мазнул взглядом суетливых глазок и сбежал в овраг.
— Сварит или запечёт, — Томари поёжилась, — бр-р-р.
— Может, похоронит, — без уверенности сказала Схая, — как женщина просила.
— Ага, открывай мешок. Чего всех тогда не забрал?
Схая не нашлась, что ответить.
— А почему у него нет бороды? — донимала Дицца на обратном пути.
— Не растёт, — важно отвечала Томари, — магией вывел.
— Зачем? Волшебникам нужна борода.
— Суп по ней размазывать?
— Суп… — повторила Дицца и замолчала.
— Ладно, увидимся, — попрощалась Томари.
У покосившегося забора перед хатой Схая остановилась и глянула на соседский двор. Калитка распахнута, колодезная крыша покосилась на чумазых столбах, деревья ободраны до крон — легко свалить всё на зубы кролика-великана. Скелетика нигде не видно.
Опухшая лодыжка мучительно ныла.
— Полежим немного и сходим за ужином, — решила Схая.
Отец сидел за столом и даже не поднял головы, когда они зашли. Он так же сидел, когда умерла мама — долго, страшно, два неподвижных тела в пропахшей травами спаленке. Может, отец думал о мясе, которое отнёс утром обратно к тракту?
Отдохнув, сёстры направились к озеру. Там можно было нарвать сныти и лебеды. Пока можно — кончалось лето.